Берег черного дерева и слоновой кости(изд.1989)
Шрифт:
— Как это?
— Если вы выпустите этого молодца, не пройдет и двух суток, как все разбойничье племя сядет нам на шею. Маленькая шайка, которую мы уничтожили, только авангард фанов, или фантов, переселяющихся в эту минуту к верхнему Конго. Через два или три дня они наткнутся на Гобби, но, если узнают об участи своих товарищей, немедленно свернут с дороги и будут преследовать нас до тех пор, пока не отомстят.
— Старший друг, — отважился сказать Кунье умоляющим тоном, — дайте мне убить человека с красной головой (у пленника волосы были обожжены известью)!
— Мы не можем решиться на такой поступок,— ответили молодые люди.— Спасти его для того, чтобы потом холодно убить, — это недостойно человека!
— Вы правы, друзья, и мы этого не сделаем, но мне не следовало останавливать Уале, потому что Кунье говорит языком благоразумия… Пусть будет по-вашему, только я должен вас предупредить, что если мы дорожим жизнью, то должны по крайней мере десять дней быть наготове размозжить ему голову при малейшей попытке к побегу; по прошествии этого времени мы можем безопасно дать ему свободу, а теперь постараемся удалиться как можно скорее от этих берегов.
Буана и ее товарищ начали грести, лодка летела по воде, и скоро за поворотом реки исчезло место, чуть не ставшее гибельным для беглецов. Первые минуты были посвящены взаимным объяснениям о ночных событиях.
Когда Лаеннек и Кунье вышли из лодки, они направились ползком к таинственному огню, который привлек их внимание, и через четверть часа трудной ходьбы, во время которой они были принуждены избегать малейшего шума, приметили на рубеже леса человек десять негров, склонившихся под темным деревом и, по-видимому, державших совет.
Лаеннек отправил Кунье с приказанием приблизиться к ним как можно ближе и подслушать разговор. Через два часа, во время которых Лаеннек лежал в кустах, не делая ни малейшего движения и удерживая Уале, негр вернулся рассказать своему другу, что маленькая шайка дикарей опередила на один день отряд в четыре или пять тысяч воинов фанов, которые направлялись от реки Огове к верхнему Конго.
Насколько Кунье, научившийся фанскому наречию близ озера Замба, мог понять их, выяснилось, что Уале напал на одного из фанов, ушедшего охотиться, и его соплеменники, привлеченные криками, пришли вовремя, чтобы прогнать собаку, которая, убив уже своего противника, изгрызла ему всю правую руку. Страшный дог хотел было сначала броситься на пришедших, но вдруг повернулся и побежал по направлению к реке. Без сомнения, в эту минуту, несмотря на отдаленность, собака своим тонким слухом уловила, что ее зовет хозяин. Кунье уверял, что фаны, прибыв через несколько минут после этого на берег реки, приметили лодку, удалявшуюся с собакой; темнота, наступающая почти без сумерек в этих широтах, не позволила им далее следовать за путешественниками, и они остановились посоветоваться, как отомстить за смерть своего товарища.
— Они решили, — сказал Кунье, кончив свой доклад, — преследовать нас, спрятавшись в высокой траве берега, и напасть во время одной из наших остановок, так как мы должны, по их соображению, останавливаться, чтобы доставать пищу или отдыхать на земле. А в данную минуту они приготовляются съесть остатки жертвы Уале.
Лаеннек, услышав последние слова, подумал было, что негр шутит, но скоро мог убедиться в справедливости его заявления, потому что мог сам незримо присутствовать при страшном пире и убедиться, что имеет дело с людоедами...
Труп был изжарен и изрублен на его глазах, и хотя чувствительность дезертира значительно притупилась, от обычных опасностей, которым он подвергался столько лет, он чувствовал тошноту, глядя сквозь листья, тихо волнуемые вечерним ветром, на тело фана, окруженное пламенем и дымом.
Лаеннек счел за лучшее сразиться, наконец, с дикарями, чем подвергаться угрозе ежедневных засад. Приходилось, однако, ждать восхода солнца.
План его был очень прост. Ив знал, что можно положиться на бдительность Буаны. Незадолго до рассвета, убежденный, что фаны бросятся преследовать пирогу, он стал с Кунье напротив того места, где его ждали Барте и Гиллуа; таким образом он имел возможность предупредить негритянку об опасности в надлежащую минуту. Он, правда, мог бы сообщить молодым людям о своих намерениях, но, вполне уверенный в том, что они не будут застигнуты врасплох, так как он караулит, предпочел не увеличивать их беспокойства опасениями новой борьбы. Все произошло, как он предвидел. Фаны на восходе солнца начали преследование. В ту минуту, когда они подошли к корнепускам, под которыми была спрятана пирога, Кунье подал Буане сигнал поскорее отчалить от берега… Ничто не расстроило искусного плана обитателя пустынь…
В продолжение двух дней путники покидали лодку только для того, чтобы изжарить наскоро рыбу, которую Кунье ловил неводом. Птицы, подстреленные на лету, дополняли их провизию. Друзья плыли даже ночью, ни на минуту не переставая грести.
Действительно, можно было предполагать, что фаны, встревоженные участью своего авангарда, пошлют разведчиков и вверх и вниз по реке.
Пленник, видя, что жизнь его не подвергается пока опасности, мало-помалу смягчился; он объявил Кунье, что его зовут Йомби, и даже предложил грести в свою очередь; из осторожности Лаеннек не согласился.
За двое суток путешественники проехали около двадцати миль; несколько раз они встречали по пути большие болота, почти слившиеся с рекой и перерезавшие лес до самого горизонта; погоня теперь стала невозможной, и друзья могли вздохнуть свободно.
Лаеннек решил дать отдохнуть денек своему маленькому отряду. Действительно, все до того устали, что еще накануне решились испытать добрую волю Иомби и дали ему грести, старательно наблюдая, впрочем, за всеми его движениями.
Негр принялся петь странную песню родины и греб всю ночь, не отдыхая ни минуты.
Опять показался лес со своими большими тюльпанниками, баобабами, пальмами и лианами, покрытыми цветами, которые то причудливо обвивались вокруг ветвей, то падали гирляндами в воду; Лаеннек, выбрав песчаный берег, поднимавшийся покато к тенистой рощице тамариндов, велел причалить.
Все тотчас же прыгнули на берег, чтобы насладиться заслуженным отдыхом после необычайных волнений.
Кунье поручили передать Йомби, что он может идти куда хочет, так как никто уже не опасается погони его соотечественников.
Бедняга нерешительно сделал несколько шагов к лесу, потом вдруг передумал, сел на берегу, и путешественники с удивлением увидали, что из глаз его катятся крупные слезы.
— Ну, — сказал ему Кунье, служа переводчиком Лаеннеку, — разве ты не рад, что можешь возвратиться к твоим?
— Если Йомби воротится в свое племя, Йомби будет съеден.
— Отчего это?!
— Оттого, что Йомби обязан был умереть, стараясь отомстить за своих братьев!
От него нельзя было добиться больше ничего, и, когда спросили, что же он намерен делать, он ответил, что, будучи взят в плен, стал невольником и должен повиноваться.