Берег черного дерева и слоновой кости(изд.1989)
Шрифт:
— А главное, Девис, не бойтесь усиливать ход… И еще — когда снимут вас с вахты, придите потолковать со мною.
Нрав капитана поражал смесью крайней строгости и добродушия, и если его снисходительность вне служебных отношений доходила до слабости к тем, кого он любил, то строгость его доходила до жестокости по отношению к тем, кто имел несчастье ему не понравиться.
Он завел на своем судне железную дисциплину, которой обязаны были подчиняться его помощники, и не терпел ни малейших рассуждений относительно своих целей, ни малейшего замечания на отданное приказание. Во всем и всегда его подчиненные обязаны были его слушаться. Смотря по состоянию ветра и моря, имевших огромное влияние на его характер, он приглашал своих помощников обедать, был с ними любезен, даже общителен или же запирался на целые недели в своей каюте, принимая только по делам службы.
Девис был его любимцем; если бы Верже, первый помощник, или Голловей, второй помощник, позволили себе во время своей вахты замечание насчет перемены направления, командир немедленно дал бы им двадцать четыре часа домашнего ареста.
Как истый американец — от французского происхождения в нем осталась только быстрая сообразительность да некоторая щеголеватость в наружности и обращении, — Ле Ноэль говаривал: «Получить то, что желаешь, успеть в том, что предпринимаешь,— другой цели жизнь не имеет, а мне нет дела до средств, какими надо достигнуть цели. Путешественник, достигнув цели своего путешествия, всегда забывает, каков был его путь». По его мнению, право было только мерою силы и каждый имел право на то, что было в его силах взять… Тем, кто выражал удивление, он отвечал просто: «Я только прилагаю к практике теории завоевателей. Когда две армии сходятся на поле битвы, чтобы отнять чужую область в пользу своего властелина, кровь побежденных упитывает поле битвы; тот, кто вступает в борьбу с обществом, тоже платится жизнью при поражении. Только в первом случае убитого прославляют героем, потому что он помогал своему хозяину захватить кусок земли у своего соседа, а во втором — павший считается злодеем, потому что действовал ради личных выгод. Одному воздвигают статую, другого бросают в яму!.. Но одни глупцы позволяют обманывать себя: и герой и злодей оба стремятся завладеть тем, что возбуждает их алчность».
Итак, Ле Ноэль обладал всеми необходимыми качествами, чтобы сделаться превосходным торговцем человеческим мясом.
В добрые минуты он иногда вступал в прения с Верже, своим шкипером, престранным человеком. Шкипер изучал науки и философию, был поклонником Канта и занимался торговлею неграми только потому, что этот промысел доставлял ему от двадцати пяти до тридцати тысяч франков в год; с другой стороны, он, не колеблясь, сознавался, что тот день, когда их всех перевешают, будет днем правосудия.
— А вы не правы, Верже, — говаривал Ле Ноэль в минуты добродушной откровенности, — и совсем напрасно осуждаете нас так строго; ведь мы только осуществляем на практике немецкую философию.
— Как же это? — спросил однажды Верже, недоумевая.
— Прочтите-ка это! — отвечал капитан, указывая на книгу, открытую на его столе.
«В человеческом мире, как и в царстве животном, господствует только сила, а не право; право — это только мерило силы каждого…»
«Какое мне дело до права! Я не имею в нем нужды, если могу добыть силою то, что мне надо, и наслаждаться этим; чего же я не могу захватить силою, от того я отказываюсь и не стану, в утешение себе, тщеславиться моим мнимым правом, правом, за давностью не теряемым…»
— А откуда эти цитаты? — спросил Верже.
— Из двух главных столпов философии современной Германии, Артура Шопенгауэра и Макса Штирнера… И заметьте также, Верже, ведь мы не похищаем силою наших негров, а покупаем их по всем правилам у их всемилостивых властелинов; так как божественное право господствует еще во всем могуществе на берегах Бенгелы, то никто не может оспаривать, что эти верховные властелины имеют неограниченную власть над жизнью и имуществом их подданных.
— Итак…
— Итак, английские и французские фрегаты не имеют ни малейшего права мешать чисто коммерческим сношениям.
— Да, но их право начнется с того же дня, когда они возымеют силу и искусство захватить нас.
— Господин Верже, надо всегда позаботиться о том, чтобы обеспечить свое право… лучшими снастями и лучшей машиной.
— Капитан, вы ошиблись в выборе призвания.
— То есть как это?
— Вы оказались бы превосходнейшим профессором философии и права сравнительного законодательства в Гейдельберге.
Подобной шуткой почти всегда оканчивались прения между этими людьми столь разного характера.
Верже был уроженец Нанта и получил диплом капитана океанских плаваний; ему надоело, наконец, получать жалкое жалованье от ста пятидесяти до двухсот франков в месяц за совершение самых трудных и опасных плаваний; вот почему он пришел в Новый Орлеан с письмом от Ронтонаков к капитану Ле Ноэлю, который тотчас же принял его на место своего помощника.
Трудно было отыскать другого, более искусного моряка, чем Верже, но что еще важнее — он так же хорошо знал машину, как и парус, и мог при случае заменить главного механика Голловея, который в то же время исполнял обязанности второго помощника. Насмешник и скептик от природы, Верже даже не старался скрывать свои пороки и страсти с помощью лицемерной метафизики, которая у немцев и англосаксов всегда под рукой. Он всегда говорил прямо: «Человек, торгующий неграми, — настоящий бездельник, от которого так и несет виселицей. Но, — продолжал он, как бы в свое оправдание, — если я не буду повешен до окончания четвертого плавания, то, клянусь честью, откажусь от этого ремесла и сделаюсь виноделом в Жиронде. Это для меня будет тем легче, что я припрячу полтораста тысяч франков, чтобы проложить себе дорогу к честности». Этот человек был, впрочем, только сбит с пути, в нем не совсем еще угасло чувство великодушия.
В корабельной книге Голловей был записан помощником капитана, но, снявшись с якоря, становился механиком. Родился он в Ливерпуле, и прошло уже двадцать лет с тех пор, как он начал плавать по всем морям; алчность к большим доходам заставила его бросить казенную службу и перейти под команду Ле Ноэля.
Как все англичане, Голловей обладал способностью принимать участие в делах расчета и в праздных вопросах так называемого чистого чувства. Предпринимая плавание для торговли неграми, он восторгался по дороге высокими собственными речами о человечности, которые составляют неизбежную часть английского воспитания: их вбивают в головы маленьких Джонов Булей с помощью специального метода обучения — не лучше и не хуже, чем приучают собачек плясать на канате или приносить брошенную вещь. И вот как деловой человек Голловей служил на судне, производящем торговлю неграми, а как джентльмен был членом всех человеколюбивых обществ — негрофильских, библейских, евангельских, покровительства животных и других, громоздящихся в свободной и торжествующей Англии. Он был, как и все зажиточные англичане, живым изображением своего правительства, которое, с одной стороны, преследует торговлю неграми — это вопрос чувства, а с другой — пушечными снарядами навязывает китайцам одуряющий их опиум: это денежный вопрос.
Голловей аккуратно выплачивал членские взносы и этим примирялся со своею совестью, потому что различные им поддерживаемые общества обязаны были обсуждать и решать за него все вопросы человеколюбия, а он за это время обрабатывал свои делишки, ничем не тревожась и ни о чем не задумываясь.
Он мало говорил о делах, отлично исполнял свои обязанности, и никто не мог узнать, какие чувства он питает к капитану и его помощнику, приказания которых выполнял с механической аккуратностью.
Девис был очень молод — ему только что минуло двадцать два года; он приходился племянником командиру «Осы» и, родившись в стране рабства, разделял все предрассудки рабовладельцев: он считал торговлю неграми совершенно законным делом, а помехи, учиняемые англичанами этой торговле, только увеличивали его упорство.
Само собой разумеется, что он ненавидел Голловея и, напротив, был очень дружен с Верже.
Кабо, внесенный в списки в качестве рулевого, мало занимался управлением судна в открытом море; главная его обязанность состояла в том, чтобы проводить шхуну по всем опасным заливам и тайным бухтам у берегов Африки, Антильских островов, Бразилии и невольничьих штатов Америки.
Гилари, боцман, был старый бретонский моряк, бежавший с правительственной службы; одним свистком управлял он сорока матросами-космополитами, которых называл своими ягнятами, и ни один из них ни разу не дерзнул противодействовать ему. Обладая геркулесовой силой, он нечасто давал почувствовать тяжесть своей руки, но, когда это случалось, жертве его гнева приходилось расплачиваться несколькими днями болезни.