Берегись вурдалака

Абаринова-Кожухова Елизавета

— Вася, как хорошо, что я тебя застала — я ж как раз зашла в школу забрать кое-какие свои вещи.

Заметив Мишу, Анна Сергеевна непритворно обрадовалась и бросилась его обнимать:

— Мишенька, я так рада, что ты снова здоров! Я предупредила Марью Петровну, чтобы она тебя не очень спрашивала, пока не наверстаешь программу…

— Погодите, Анна Сергеевна, какая Марья Петровна? — удивился Миша. — Разве вы у нас больше не будете?

— Увы, — погрустнела Анна Сергеевна. — Оказывается, мне нельзя доверять подрастающее поколение. Но к тебе, Миша, это не относится — если что, звони, с математикой я тебе всегда помогу.

Подумать только — за пол года до пенсии осталась безработной! Хорошо хоть соросовскую премию не всю растратила, так что как-нибудь выкручусь… Да что я все о себе да о себе — ты-то как?

— Анна Сергеевна, давайте не будем забегать вперед, — вмешался Щепочкин. — Как я понимаю, Михаил хочет вас о чем-то спросить. И не совсем по математике.

Анна Сергеевна заглянула в Мишину тетрадку и все поняла:

— А-а, вот оно что! А я-то все дивлюсь, чего это Сидоров потерял в котельной. Ну, и с чего прикажете начинать?

— О том, как вы вошли в сговор с бароном Альбертом, Миша уже в курсе, — сообщил Василий. — А от вас, Анна Сергеевна, хотелось бы узнать побольше о судебных делах. И не только Мише, но и мне тоже — я за ними почти не следил, а вы же, так сказать, находитесь внутри процесса.

— Находилась, — уточнила Анна Сергеевна. — С учетом возраста и того обстоятельства, что я никого не успела «замочить», суд решил освободить меня от уголовной ответственности, но принял частное определение — запретил работать по специальности. — Анна Сергеевна невесело улыбнулась. — Так что зря я жалуюсь на судьбу — спасибо, хоть не посадили…

— Еще бы не хватало, чтобы вас посадили! — не выдержал Миша. — За что?

Анна Сергеевна покопалась в сумочке, достала свежую газету и конверт с бумагами. Газету протянула Васе, а конверт — Мише:

— Тут копия обвинения, которое мне предъявил прокурор. Посмотришь на досуге и убедишься, какой страшный монстр учил тебя алгебре и геометрии — потенциальная убийца с садистическими наклонностями.

Тем временем Щепочкин, развернув газету, изучал репортаж «из зала суда», который иллюстрировала крупная фотография скамьи подсудимых. Василий сразу узнал бывшего инспектора Рыжикова, зато Григория Алексеича Семенова узнать было нелегко, так как он был без кудрявого парика, но зато с усами, и не наклеенными, а отросшими уже по-настоящему. Подпись под фото гласила, что подсудимый Семенов практически никакого участия в процессе не принимает, ибо требует, чтобы его называли князем Григорием или Вашей Светлостью, и ни на какие другие обращения не откликается.

— Знаете, ребята, а я ведь уже собиралась сухари сушить, — призналась Глухарева, — но тут вдруг прокурор ни с того ни с сего выступил с заявлением, что не настаивает на моем обвинении, и судья тут же удовлетворил его просьбу.

— Ну, наверное, им и самим стало ясно, что вы тут невиновны, — предположил Миша.

— Думаю, что это было ясно с самого начала, — раздумчиво произнес Василий. — Но тем не менее абсурдное обвинение какое-то время поддерживалось. Анна Сергеевна, вы помните, когда это произошло?

— Разве такое забудешь, — вздохнула Анна Сергеевна. — Двенадцатого июля. А уже тринадцатого я написала заявление «по собственному».

— Спасибо, Анна Сергеевна, что меня успели трудоустроить, — с чувством произнес Щепочкин. — Мне-то до пенсии чуть дольше, чем пол года.

— Василий Юрьевич, а вас-то за что уволили? — изумился Миша. — Ведь вы же, как я понял, в вашей страховой конторе были незаменимый работник!

— Дела судебные, — беззаботно усмехнулся Щепочкин. — Хотя на моем-то суде ни корреспондентов, ни фотографов не было — все прошло тихо и быстро.

— Расскажи, — потребовала Анна Сергеевна.

— Извольте. Против меня тоже поначалу возбудили «уголовку» — за налет на штаб князь-григорьевцев. Но в один прекрасный день меня вызвали в прокуратуру и сообщили, что поскольку заявление от потерпевших так и не поступило, то уголовное дело переквалифицируется в административное — о порче казенного имущества.

— И когда же это случилось? — не выдержал Михаил. — Неужели…

— Да, именно двенадцатого июля, — подтвердил Щепочкин. Вы скажете — совпадение. Я возражать не стану, пока не получу подтверждений в обратном. А уже через неделю Шемякинский районный суд присудил мне штраф в размере 125 рублей 88 копеек — именно в такую сумму оценили разбитый кувшин с портретом Его Злодейства Князя Григория. Хотя, если быть совсем точными, то его разбил не я, а милейшая Наденька Заметельская.

— И что, из-за какого-то дурацкого кувшина вас выперли с работы? — Миша от возмущения даже соскочил с агрегата и чуть не выронил тетрадку.

— Да нет, дело не в этом, — улыбнулся Василий Мишиной наивности. — Господа Харитоновы были бы рады меня оставить, да что поделаешь — репутация солидной фирмы не позволяет держать на работе скомпрометированного сотрудника.

Анну же Сергеевну интересовало другое:

— Вася, ты вот помянул Надежду. Но ведь ты действовал как бы заодно с нею, она прекрасно знает, как все было на самом деле. Ей же достаточно было слово сказать, и не было бы у тебя никаких неприятностей. Да и у меня тоже.

Вася вздохнул:

— Анна Сергеевна, вы рассуждаете как старый русский интеллигент, как типичный шестидесятник…

— Да, я — шестидесятник, — приосанилась Анна Сергеевна. — И не вижу в этом ничего смешного!

— Нет-нет, я ничего не хочу сказать плохого о шестидесятничестве и интеллигенции в целом, — поспешил успокоить учительницу Щепочкин. — Тем более, что и сам в душе такой же, как вы. А в случае с Надей — это, выражаясь языком математики, совсем другая система координат. Государство — все, а человек, ради которого, по идее, государство и существует — ничто. Они не потому нас с вами, извините за выражение, «опустили», что имеют что-то лично против вас или против меня, а просто судьба человека интересует их не более, чем участь таракана, случайно попавшегося под горячую руку… — Вася немного помолчал. — Хотя у меня такое чувство, что в нашем случае машинерия все-таки дала небольшой сбой.

— В каком смысле? — не понял Миша. Для него понятие «шестидесятники» более связывалось с 19-ым веком, и потому весьма неожиданно было узнать, что Анна Сергеевна — ровесница Писарева, Шелгунова и Михайловского.

— Вспомните о двенадцатом июля, — несколько загадочно произнес Щепочкин. — Да и, если говорить по большому счету, Надежда Федоровна все-таки сделала много хорошего. Кабы не ее оперативное вмешательство, то кто знает, что сегодня в городе творилось бы! Да и ты, Миша, именно ей обязан тем, что жив и здоров. Если бы она тебя не «похитила» из больницы и не переправила в Москву, то григорьевцы бы тебя… Ну, сам знаешь.