Берлинские похороны
Шрифт:
— Так и мы поступали с ними, — сказал Сток. Ошибочно, подумал он про себя, Ленин никогда не согласился бы с перемещением фабрик и населения. Сток взглянул в бледные глаза Вацлава. Сталинист, решил он. Все они, чехи, такие. Выталкивать за границу немцев было чистейшим сталинизмом.
— Немцы — дикие звери Европы, под каким бы флагом они ни выступали, — изрек Вацлав.
— Немцы посложнее, чем тебе кажется. Могу привести тысячу примеров. — Сток подергал себя за мясистый подбородок. — Я сейчас столкнулся с проблемой, решение которой зависит от понимания немецкого
— И это говорит человек, штурмовавший Зимний дворец? — удивился Вацлав.
— А-а, — улыбнулся Сток, — сколько зимних дворцов у меня было! Но дело не в этом. Нельзя вечно штурмовать зимние дворцы. А нам приходится каждый день заниматься этим, поскольку судят о нас не по тонкой работе, а по тому, как мы приготовили стрелков. А нам не надо больше зимних дворцов, Вацлав, я уже говорил сегодня об этом молодому идиоту; идеи проникнут в самые укрепленные крепости. — Сток кивнул самому себе и дернул себя за кожу под подбородком, словно пытаясь оторвать ее. — Идеи разносятся, — продолжил он. В обе стороны, добавил он про себя. Он вспомнил молодого бандита, которым стал сын бедного майора Буковского. Молодой Буковский носил кожаные куртки и остроносые туфли и слушал старые американские джазовые пластинки. Поговаривали, что он писал для голливудских звезд. На него должно быть досье, подумал Сток, старшего Буковского он знал с 1926 года, это убьет его. По возвращении в Берлин он снова займется этим делом. Подобные сентиментальные глупости портят все, во что он верит. Но тем не менее...
— Все общества содержат в себе зародыш собственного уничтожения, — сказал Вацлав.
— Это верно, — сказал Сток вслух. Но не очень умно, подумал он. Даже Маркса процитировать точно не может. Где-то рядом звучало радио. «Родина слышит, Родина знает». Сток пропел несколько строк.
— Вы много бывали на Западе? — спросил Вацлав.
— Много.
— Я тоже, — сказал Вацлав. Сток отпил глоток чая с лимоном и кивнул.
— Ты жил в Бэйсуотере, лондонском районе, во время войны, — сказал Сток и засмеялся горловым смехом. — Не красней, сынок.
Вацлав разозлился на себя за свое смущение.
— По приказу Москвы я присоединился к Свободным словакам.
— Верно, — подтвердил Сток, ухмыляясь. Он все знал о Вацлаве.
— Мне понравилось на Западе, — сказал Вацлав.
Он ведет себя, как капризный ребенок, подумал Сток.
— Ну, а почему же нет? — произнес он вслух.
— Но фундаментальное неравенство портит все удовольствие, которое можно получить от материального благополучия. Разве там может быть справедливость?
— Мы полицейские, Вацлав, а полицейских не должны связывать соображения о справедливости. Хватит уже того, что нам приходится считаться с законом.
Вацлав кивнул, но не улыбнулся. Потом сказал:
— Но, как граждане, мы должны уделять внимание таким вещам. Неравенство, с точки зрения государства, является самым страшным грехом капитализма, который приведет его к неминуемому краху.
— Грехом? — переспросил Сток. Бледный Вацлав чем-то похож на
Вацлав продолжил, несмотря на смущение:
— Наша социалистическая республика, как раз и сильна гуманностью, братством, справедливостью и всеобщим благоденствием. На Западе однобокая постыдная коммерциализация неизбежно приводит к милитаризму, при котором правда и справедливость становятся жертвой коррупции.
Он очень похож на мою молодежь, думал Сток, на все имеет ответы. Сток пододвинул ноги к горячему фарфору печи и стал наблюдать за паром, поднимавшимся от сырых носков.
— Не верить в справедливость из-за коррупции — это все равно что не верить в брак из-за супружеской неверности, — сказал Сток. — Система работает так, как позволяют управляющие ею люди. Даже фашизм был бы приемлем, если бы при нем правили ангелы. Марксизм считает, что страны управляются людьми — подкупленными людьми.
— Вы что, проверяете меня? — спросил Вацлав.
— Да пусть отсохнет моя правая рука, — загремел Сток, — если я забуду о твоем гостеприимстве.
Вацлав кивнул. Потом спросил официальным тоном:
— Товарищ полковник, в чем была цель сегодняшней встречи?
— Цели не было, — ответил Сток, не раздумывая. — Надо было просто показать им, что мы с них глаз не спускаем.
— Вы их не собирались арестовывать.
Он серый заурядный человек, этот чех. Он будет следить за подозреваемыми, призвав на помощь танковую дивизию, а потом еще станет удивляться, что подозреваемый скрылся.
— Он же не рыночный спекулянт, — сказал Сток. — Он служащий британского правительства. Это очень деликатное дело. Как операция на мозге Молоток и долото хороши только для того, чтобы пробить черепную коробку, но после этого вам надо быть очень осторожным. — Последнее слово он произнес так, будто оно само было очень хрупким.
— Да, — сказал Вацлав.
Да, подумал Сток. Он никогда ничего не поймет. Интересно, смог бы англичанин работать с такими помощниками.
Наступило долгое молчание. Сток выпил сливовицы.
— Он не производит впечатление... — Вацлав искал нужное слово... — профессионала.
— В нашем деле, — сказал Сток со смешком, — это высший класс профессионализма. Меня не удивит, если англичанин приехал, просто чтобы повынюхивать.
— Что повынюхивать?
— Ну до чего ж ты толстокожий. Просто повынюхивать: ситуацию, как мы работаем, думаем. — Некоторые из нас, поправился он про себя.
— Понятно, — сказал Вацлав.
— Выпей, — предложил Сток. — Ты похож на безработного гробовщика.
— У меня есть западные грампластинки, если хотите, можем послушать, — сказал Вацлав.
«Вот тебе на», — подумал Сток. Еще один любитель джаза, как и выкормыш Буковского. Сын Буковского особенно любил петь с прекрасным американским акцентом «Эйчисон, Топека и Санта-Фе» и «Клуб любителей гольфа темного города». Этого еще только не хватало.
— Идеи не знают границ, — сказал Сток, — и мы должны к ним прислушиваться.
— Да, — подтвердил Вацлав. К радости Стока, пластинок он не принес.