Берлинский дневник. Европа накануне Второй мировой войны глазами американского корреспондента
Шрифт:
И вот наступил великий момент. В восемнадцать пятьдесят находящиеся в вагоне джентльмены начинают ставить свои подписи под германскими условиями перемирия. Генерал Кейтель поставил подпись от имени Германии, генерал Хюнтцигер — от имени Франции.
Через несколько секунд все было кончено».
А потом я ухожу из эфира, чтобы предоставить слово Керкеру, который должен провести свою часть передачи. Мне известно, что у немцев в вагоне перемирия есть скрытые микрофоны. Разыскиваю в лесу машину с громкоговорителем. Меня никто не останавливает, поэтому задерживаюсь, чтобы послушать. Как раз момент перед подписанием перемирия. Слышу утомленный, дрожащий голос генерала Хюнтцигера. Записываю его точные слова по-французски. Они произносятся медленно, с большим усилием, по одному. Он говорит:
Затем я слышу скрипение перьев, несколько приглушенных замечаний на французском. Позднее кто-то из наблюдавших через окно рассказывал мне, что, когда подписывали документ, адмирал Ле Люк с трудом сдерживал слезы. Потом звучит низкий голос Кейтеля: «Прошу всех членов германской и французской делегаций встать, чтобы выполнить долг перед храбрыми немецкими и французскими солдатами, которые это заслужили. Давайте почтим вставанием память всех, кто пролил кровь за свое отечество, и всех тех, кто погиб за свою страну». Все встают, и наступает минута молчания.
Как только я закончил говорить в микрофон, мне на лоб упала капля дождя. Сквозь деревья я видел на дороге беженцев, медленно и устало тянувшихся мимо — пешком, на велосипедах, в повозках, немногие на грузовиках — нескончаемой вереницей. Они были измождены и находились в каком-то оцепенении, у тех, кто шел пешком, сбиты ноги, и они не знали еще, что теперь война очень скоро закончится.
Я вышел на поляну. Небо затянуло, начинался дождь. Целая армия немецких саперов с веселыми криками уже начала двигать вагон перемирия.
— Куда? — спросил я.
— В Берлин, — ответили они.
Париж, 23 июня
Кажется, мы вчера всех опередили. Раньше всех сообщили о заключении перемирия, не говоря уж о том, что подробно его описали. Некоторые из тех, кто нам помогал, получают нагоняй. До сегодняшнего утра я понятия не имел, что мы были первыми. Утром Уолтер Керр рассказал мне, что прошлой ночью поймал несколько американских радиопередач. Часа два-три, говорит он, мы были единственными с этими новостями. Кое-кто из наших комментаторов уже начал нервничать, когда время шло, а подтверждения все не было. Они, наверное, вспоминали преждевременное сообщение UP о подписании перемирия 7 ноября 1918 года.
Первый раз за неделю ночью поспал и чувствую себя немного лучше. Позавтракал в полдень в «Cafe de la Paix» с Джо Харшем и Уолтером. Пили кофе со сливками и бриошами, солнце на террасе было теплым и ласковым. В час дня отправились к «Филиппу», где у нас был приятный ланч, первый приличный ланч со дня приезда.
Потом мы с Джо совершили небольшое «сентиментальное путешествие». Пешком, потому что ни машин, ни автобусов, ни такси нет. Мы шли по Вандомской площади и рассуждали о Наполеоне. Потом продолжили свой путь через Тюильри. Мне стало как-то легче, когда увидел, как много там детей. Они качались на качелях. Крутилась заполненная детьми карусель, пока какой-то разгневанный ажан не закрыл ее неизвестно почему (выслуживался перед немцами?).
Был великолепный июньский день, и мы остановились, чтобы полюбоваться из Тюильри (я — точно в миллионный раз) видом на Елисейские Поля с силуэтом Триумфальной арки на горизонте. Вид был хорош как всегда. Потом пошли через Лувр и пересекли Сену. Рыболовы, кал обычно, свесили с берега свои удочки. Я подумал: «Наверняка так будет до скончания Парижа, до скончания мира… люди с удочками на Сене». Остановился, чтобы в тысячный раз посмотреть, — после всех пережитых лет, — может, удастся стать свидетелем хоть небольшой поклевки у кого-нибудь из них. Однако, хотя они без конца дергали свои удочки, никто ничего не поймал. Я никогда не видел рыбы, пойманной в Сене.
Дальше вдоль Сены к Нотр-Дам. От главного портала мешки с песком уже убраны. Мы остановились, чтобы осмотреть собор. Внутри него было слишком много света — из оригинального окна в виде розы и двух окон в поперечных нефах. А со стороны реки, откуда мы подходили, фасад выглядел грандиозно, готика во всем ее великолепии. Мы обошли собор вокруг.
Потом я стал гидом для Джо. Повел его в соседнюю церковь Сен Жюльен ле Повр, самую старую в Париже, потом по маленькой улочке мимо «Отель-дю-Каво», в винных погребах которого провел в молодые годы столько вечеров. Немного дальше я показал ему бордель на другой стороне улочки шириной восемнадцать футов напротив полицейского участка. Шлюхи, очевидно, сбежали, как почти все приличные люди Франции. Затем миновали Музей Клюни, который был закрыт, задержавшись у памятника Монтеню с его крылатой фразой о том, что Париж это «слава Франций». Рядом с Сорбонной выпили пива в пивной «У Бальзара», где я провел множество ночей в первые мои годы жизни в Париже. Затем, поскольку это было «сентиментальное путешествие», явное и бесстыдное, мы очутились на бульваре Сен-Мишель, потом по улице Вожирар дошли до «Отель-де-Лис-бон», где я прожил два года во время первого приезда в Париж. «Лисбон» был таким же грязным и ветхим, как тогда. Но, судя по объявлению, у них появилась ванная комната. Когда я здесь жил, таких признаков цивилизации у них не было.
Дальше с Сен-Мишель свернули к Пантеону, а потом прошлись по Люксембургскому саду, как всегда прекрасному и как всегда заполненному детьми, при виде которых я опять повеселел, и были статуи французских королев вокруг главного пруда, где детвора пускала кораблики, и в стороне стоял дворец, и прелестная девушка сидела под статуей королевы такой-то, правившей, как я успел заметить, когда мы оторвали взгляд от красотки, в тысяча сто каком-то году.
Потом был Монпарнас с аперитивами на тротуаре возле «Ротонды», и на другой стороне улицы «Дом», как обычно заполненный сумасшедшими, а за большим столом общество француженок, буржуа средних лет, явно выходящих из оцепенения, судя по тому, как они раздражались при виде девиц (они ведь прежде всего француженки!), пытавшихся «подцепить» немецких солдат.
А затем двинулись в обратный путь, выпили в «Маго» напротив Сен-Жермен-де-Пре, массивная башня которого, казалось, сегодня, как никогда, излучала покой, дальше вниз по улице Бонапарта мимо книжных и художественных лавочек, таких цивильных, мимо дома, где мы с Тэсс жили в 1934 году. Опять перешли через Сену, и Джо захотелось прогуляться по саду Пале-Руайаль, что мы и сделали, в нем было так же спокойно, как всегда, не считая гудящих немецких самолетов над головой.
И оттуда — в наш отель, забитый немецкими солдатами, с движущейся по бульвару перед ним длинной колонной немецкой артиллерии. Вернулся из Парижа. Выехали оттуда в семь утра и двинулись по «полям сражений» (точнее, по разрушенным городам, где в эту войну велись сражения) в Брюссель. Немецкие офицеры и чиновники сказали, что не прочь еще разок как следует пообедать перед возвращением в фатерлянд, поэтому я отвез их в таверну «Руайаль». Мы навалились на закуски, бифштексы, горы овощей и свежую клубнику со сливками и запили все это двумя бутылками отличного «Шато Марго».
По пути в Брюссель мы проезжали через Компьен, Нуайон, Валенсьен и Мо все сильно разрушены. Но, кроме как в городах, я нигде не видел следов тяжелых боев. То там, то здесь брошенные танки и грузовики союзников, но вдоль дорог никаких признаков серьезного сопротивления французов. В городах французы и бельгийцы все еще выглядят подавленными, но не слишком озлобленными, как можно было бы ожидать. Так же, как везде, они исключительно корректны по отношению к немцам.
Атташе германского посольства в Брюсселе провожал нас до самого Лувена, и причина этого вскоре прояснилась. В Лувене нас подвезли прямо к обугленным руинам библиотеки. Только мы вышли из машин, как к нам, якобы случайно, подъехал на велосипеде местный священник и поприветствовал нас. Так получилось, что он вроде бы был в хороших отношениях с чиновником германского посольства. И затем они оба изложили историю, которую пропагандисты преподнесли мне пару недель назад на этом же самом месте, а именно — что библиотеку подожгли перед отступлением англичане.