Бес в серебряной ловушке
Шрифт:
Годелот поклонился:
– Господин доктор, я читал этот труд всю ночь и к утру закончил.
В суховатом голосе Бениньо вдруг послышалась мягкая усмешка:
– Поразительное усердие. Снимайте колет. Головные боли не усилились? Тошнота?
– Нет, господин доктор, разве что ссадина на голове досаждает.
– Что ж, это пустяки, только будьте поосторожней с гребнем.
Бениньо заканчивал перевязку, когда в его апартаменты постучался лакей, бесстрастно выслушал распоряжение подать ужин и удалился. Врач же, ополаскивая руки в фаянсовом тазу, сообщил шотландцу:
–
– Благодарю вас.
Годелот неловко замолк. Поначалу ему показалось, что Бениньо, сам заговоривший о рукописи, согласится ответить на несколько вопросов… Их, конечно, несметное множество, но хотя бы на самые важные… Однако врач, похоже, окончил разговор, и шотландцу оставалось только удалиться. Пауза затягивалась, и Годелот, смутившись, поклонился:
– Не буду вам мешать, господин доктор. Доброй ночи.
Бениньо же, бросив на стол полотенце, обернулся:
– Вы спешите? Заняты в ночном карауле?
– Нет, господин доктор, мой караул завтра в полдень.
– Великолепно. Тогда, Годелот, я хочу предложить вам составить мне компанию за ужином. Мы обсудим прочитанную вами книгу, наверняка вам многое показалось в ней необычным.
Шотландец онемел. Личный врач герцогини, высокообразованный человек, самый влиятельный в доме после хозяйки, запросто предлагал ему сесть с ним за один стол для почти что дружеской беседы.
– О… – пробормотал он, заливаясь краской. – Господин доктор, я, право… Я не уверен, что могу…
– Бросьте, Годелот. – Врач уже сноровисто раскладывал свои склянки, крючки и ножницы по целой батарее ящичков. – Мне самому тоскливо есть в одиночестве, а к общему столу спускаться смысла нет, там я тоже, скорее всего, буду один. Даже полковник Орсо уехал по делам. Вашему капитану я пошлю с лакеем записку. Прошу. Моя, с позволения сказать, трапезная там.
…«Трапезная» Бениньо, расположенная в одной из башенок особняка, оказалась небольшим округлым помещением с высоким стрельчатым окном и занятно выложенным мозаикой полом.
За стол шотландец садился, словно всходя на эшафот. Филигранное серебро он прежде видел только издали на графской кухне, где над ними колдовала пожилая судомойка. Да и старомодные те вещи, достояние предков, были куда проще. Здесь же юноша боялся положить руки на вышитую скатерть. Огоньки свечей рассыпали нарядную радугу по изящной чеканке на приборах, а тяжелый серебряный кувшин для вина был украшен сложнее, чем резные двери церкви. Из всех блюд Годелот узнал только хлеб, да и тот был непривычно белым и сплетенным в затейливые фигурки.
Бениньо же вел себя так, будто всю жизнь ужинал исключительно с военными из низших чинов. Он неторопливо орудовал ножом и причудливым двузубым прибором, невзначай позволяя шотландцу присмотреться и скопировать его движения.
Поначалу Годелот был уверен, что провалится сквозь мозаичный пол вместе со стулом. Но врач затеял малозначащий
Что говорить, ужин был великолепен, изысканное вино врач, не скупясь, сам подливал Годелоту в бокал, и подросток не заметил, как язык у него постепенно развязался, и вскоре он уже легко и охотно рассказывал сотрапезнику о детстве и умерших родителях. Шотландец спохватился, лишь дойдя до прежнего синьора, и почти с испугом понял, что не слишком следил за ходом беседы… Однако Бениньо и не собирался расспрашивать ни о графе Кампано, ни о пасторе, ни о других важных для Годелота материях. Отодвинув тарелку, он спокойно осведомился:
– Вы сыты, друг мой? Прекрасно. Сейчас нам подадут десерт. Итак, прежде чем мы приступим к обсуждению рукописи господина Коперника, я хочу задать вам важнейший вопрос: вы поверили в то, о чем он пишет?
Годелот помолчал. А потом, осторожно подбирая слова, начал:
– Господин доктор, скажу вам честно, все, что написано в этой книге, удивительно. А большая часть и вовсе невероятна. Но… я знаю, что не всегда можно полагаться на то, что видят глаза, даже если это выглядит очевидным. Мне ведь тоже кажется, что кровь налита в мое тело, будто в жбан. Где треснет – там и протечет. Но врач моего покойного синьора рассказал мне, что человеческое тело пронизано кровеносными… ну…
– …Сосудами, – подсказал Бениньо.
– Да, именно. И что кровь течет не наобум, а по точно установленному пути, хоть я этого и не вижу. Значит, весь мир тоже может быть устроен не так, как мне кажется. Я – военный, и я знаю, как стреляет аркебуза. А господин Коперник – астроном. И ему, вероятно, виднее, как движутся светила. – Годелот запнулся, снова смущаясь. – Простите. Вероятно, весь это лепет звучит довольно жалко.
Бениньо внимательно посмотрел подростку в глаза и вдруг улыбнулся незнакомой мягкой улыбкой:
– Вы зря оправдываетесь, Годелот. Все, сказанное вами, – не только не жалкий лепет, но поистине великие слова. Знаете, в чем трагедия нашего мира? Люди не хотят учиться. Они не желают высунуть хоть кончик носа из своей заплесневелой раковины и на миг допустить, что мир больше и диковинней, чем они привыкли думать. Любые открытия в нашем несчастном обществе прокладывают себе путь болью и подвергаются гонениям. Вы же – человек будущего. На вас и вам подобных зиждется надежда человечества. И все лишь потому, что вы готовы слушать, смотреть и рассуждать, а не лезете в ужасе под лавку при одной мысли, что облака не спрядены из овечьей шерсти. А теперь скажите, какие слова или факты показались вам неясными?