Беседы с учениками (книга 9, февраль-август 2018)

Богословский Георгий

Ученик: Ну куда от этого горького опыта денешься?

Учитель: Формировать, изменять его надо. Никуда не денешься. Его надо просто, я же говорю, формировать состояние благодарности. Это не просто. Потребуется много лет хорошей работы для того, чтобы заложить иную базу. Так само собой ничего не будет. Просто надо действительно закладывать. А когда мы спустя двадцать лет еле-еле радуемся, что мы четырнадцать дней попробовали вставать в положенное время – совершенно несопоставимые вещи. Совершенно несопоставимые фантазии. Оно, конечно, можно сказать, «ну хорошо, что хоть что-то, хорошо, хоть и клиника, но чуть-чуть разговаривать начали». И то хорошо, конечно. Но это было бы хорошо, если бы это было на первом году обучения. Это было бы – да, хорошо. Так, что решились, взялись, сложно, попробовали, начали делать, ну хорошо.

А потом вы хотите, чтобы результат был быстрый. Прям сразу – раз, хоп. И всё. Любую вещь надо, да… чтобы пианистом стать, надо учиться лет десять, а потом всю жизнь работать. Потом всю жизнь работать. Это Рутта сказала о Храме Тела и решила заняться сердечком, и там формировать своё: и дышать, и бегать, и ещё что-то. Потом побегала немножко и решила, что хватит. Сильвия говорит: «А чего ты остановилась?» «Ну как? Ну всё». «Как всё? Надо же всё время работать». «Действительно что ли? А я думала, немножко побегала – и всё, и хватит уже». Вот уровень наш вот такой. Нам кажется, что вот немножко побегала, и всё. Да чтобы пальцы у пианиста бегали, он должен всё время, всё время. Рахманинов носил рояль с собой маленький детский,

возил всегда с собой, чтобы в поезде тоже пальцами работать. Одну рука ставит и работает. Иначе работать не будет ничего. Не поработаешь неделю – всё, пальцы уже не те, не так двигаются, всё. Всё уже. Так и все остальные формы. Танцор в танце, ну извините, он, если он будет есть, как все остальные, он ничего не сможет делать. Всё. Он обязан этой специализации, он обязан. Так же, как и в науке. Научный работник, мне знакома хорошо эта тема, он в каморке своей сидит и работает сам, никто над ним с палкой не стоит. Это его интерес. И получает за это немного. Получает мизер какой-нибудь. Но ему это интересно. И он делает и работает ночами. Да, можно, конечно, обвинить его в эгоизме, если он женат, не дай Бог, или жена, не дай Бог, «да что ты, всё он в свою науку, хоть бы с детьми погулять сходил. А то толку от того, что ты там формулы какие-то свои пишешь, денег как не было, так и нет». И так далее.

Поэтому, когда вы говорите, что больно в теле, ну, конечно, больно и, если не больно, то смысла нет делать. То это значит не затрагивает ничего, не меняется ничего. Если вы работаете с телом, боли нет, а вот культуристы, которые работают с телом, они очень чётко определили. Если он работает, чтобы там мышцы накачать, если он работает и два дня мышцы не болят – это значит впустую работа. Значит, что-то он делает не так. И поэтому они ищут, как чтобы эффективней, чтобы они болели. Если он получает боль, тогда он радуется, «да, попал в точку, вот теперь работать будет», и ещё что-то. А если не болит, то… И, если душа не страдает, бесполезно. Потому что изменения – это всегда изменения. Скажем, если вы в квартире ремонт делаете – это стихийное бедствие. Особенно, а если ещё, не дай Бог, и питание замкнуло, то конец вообще. И ещё не факт, закончите ли вы его при своей жизни. Потому что ремонт – это такая вещь, которая как в процесс вошёл, и пока волевым образом не остановишь, он не остановится. Потому что там подмазать, там заменить, там ещё что-то, и всё время. Надо волевым образом или деньги не кончатся пока. Всё. Тогда ремонт закончится. «Всё уже, ладно». Поэтому, когда вы рассчитываете обойтись малым, ничего не сделать. «Ну, недельку я побегаю, и, наверное, уже всё». Это ни о чём. Это ни о чём. И также, попутная тема, когда я говорю, что мы как новый взгляд на медицину, на всё остальное, как вполуха слушаете, потому что да: «Какой новый взгляд? Чего там?» А, кстати, вот по поводу врача Далай-ламы, и как раз переводчик этот там переводил и рассказывал, говорит: «Я всю жизнь там спортсменом был, ещё что-то, все эти осмотры проходил, никто ничего по поводу сердца мне не говорил. А врач Далай-ламы послушал: „У тебя же порок сердца, тебе надо же что-то делать с этим». Хотя, в соответствии с нашей законной медициной, он всё проходил, все осмотры везде, и кардиограмму снимали, всё, всё делали. Никто. Потому что тонкие вещи которые, они на это не рассчитаны. К тому же, как в судебном деле, так и во врачебном, есть некий регламент свой и коалиция своя. Так что многие вещи делать нельзя, и делаются на всякий случай. Они не относятся к здоровью никаким образом заведомо. Какие-то вещи, даже их и не говорят, потому что, скажем, химию делают, ещё что-то, ну заведомо часть органов портится, заведомо их не восстановить, заведомо жизнь сокращается. Просто из двух зол выбирается меньшее. Ну надо ли это делать или нет? То есть фактически медицина работает не на ваше здоровье. Она не заинтересована в этом. Ну представьте, вот к врачу идут в день пятьдесят человек. У всех примерно одно и то же. За месяц работы вы отупеете полностью. Потому что вы примерно знаете: «Ага, у этой насморк и кашель, сейчас будет жаловаться». «У этой опять же насморк. Ага! У этой насморк, кашель. Ага! Ходит сморкается. Понятно». И он даже вас уже не спрашивает. Он видит – вы пришли в период эпидемии, значит, насморк и кашель. И будет неожиданно для него, если вдруг вы скажете: «А вы знаете, я пришла с другим. Просто понос у меня». Скажет: «Ой, а тогда это не ко мне. Это туда». Всё. Потому что вся система так выстроена. Ну никому не интересны вы. Здоровье ваше не интересно. Но мы не понимаем этого в силу наших взглядов.

Ученик: Георгий Леонидович, а если уже поставлен диагноз, там рак. И человеку предлагают химиотерапию, естественно.

Учитель: Ну потому что никто ничего не пытается обдумать. Потому что, если, не дай Бог, вы будете искать новые методы лечения, этот врач не проживёт и одного дня. Потому что фармакология – это огромный бизнес. Это фантастический бизнес. Если он не выполнит той инструкции, которую положено ему выполнять, его, как минимум, уволят тут же, а то и, если он будет упорствовать в своём, то освободят от жизни. Ну, потому что никто не хочет терять деньги. А про здоровье ваше тоже никто не хочет думать. Потому что никто не знает, что с этим делать.

Ученик: А ещё сейчас принято перекладывать ответственность на больного. Хотите делайте операцию, химию, а не хотите – не делайте. Но лучше сделать, чтобы как бы наверняка.

Учитель: А потому что, когда человек уже, что называется, вошёл в систему в эту и там вертится, уже тут можно чуть варьировать. Понятно, что он никуда не выскочит.

Ученик: Ну а рак – это кармическая вообще болезнь?

Учитель: Да кармическое всё, и насморк тоже, особенно хронический если.

Ученик: Вот я хочу сказать по поводу врачей. Мне недавно человек, который йогой занимается, говорил, что у него работа такая, что он обязан проходить всякие там медкомиссии и всякие анализы сдавать. И вот по этим анализам получается, что там витаминов не хватает, гемоглобин не такой, ещё что-то не так. Наше йоговское состояние должно соответствовать вот этим вот медицинским параметрам?

Учитель: Ну какие-то вещи всё-таки да. Потому что опять же, я же говорю, надо голову на нужном месте всё-таки иметь немножко. Нельзя слепо переносить какие-то вещи, которые возникли в каком-нибудь южном регионе, на наш регион. Потому что, если там они в южном регионе, допустим, питаются фруктами какими-нибудь, которых там море, этих фруктов натуральных, а у нас их почти нет. Из фруктов только яблоки одни более-менее живые, а остальное всё – пока везут, пока что, это есть нельзя уже. И так во всём. Многие вещи так слепо не переносятся. Для того, чтобы слепо не переносить, должен быть ваш личный опыт. Потому что, имеется в виду, когда мы начали работать с телом, был расчёт на то, что вы достаточно умны и способны понимать элементарные вещи. Ну так рассчитывалось. Опыт, конечно, подтвердил иное. Надежда была на то, что вы вовремя сможете что-то скорректировать, может, где-то будет ошибка у вас, где-то ещё что-то, но потом вы осознаете, что-то будете менять. Многие отказываются от еды, переходят на вегетарианство, тоже с определёнными непониманиями и особенностями, и начинаются там и камни возникать в жёлчном, в печени, ещё что-то, начинается вся эта… просто не понимая, что мир живой, на всё реагирует. Ментальность наша определённая, климат у нас определённый, условия определённые.

Ученик: По ощущениям надо.

Учитель: Надо бы по ощущениям, надо бы. Но у нас с ощущениями тоже плохо.

Ученик: А иногда кажется, что ты ощущаешь, а это просто привычка или какая-нибудь ситуация бывает…

Учитель: Или удобно так, или ещё что-то. То есть действительно серьёзной работы такой нет, что должны были Храмы делать. Храмы должны были делать серьёзную, по-настоящему серьёзную исследовательскую работу. По-настоящему они как раз так вкупе могли работать: Храм Тела, Храм Я. Потому что у Храма Я возникают разные терзания, сомнения, вот как мы и кричим: «Больно, а надо ли терпеть эту боль?» Ещё что-то. Храм Я как раз этими вопросами и должен заниматься: что, почему, как, зачем, отчего, когда возникает, где. И Храм Тела тоже должен всеми нюансами этими заниматься. Но, к сожалению, имеем то, что имеем. И только сейчас мне Сильвия говорит: «Я только сейчас начинаю понимать какие-то особенности тела. Только сейчас начинаю понимать, что оно действительно может реагировать. До этого я никогда не понимала этого, ну там в силу особенностей каждого своих места жительства, ещё чего-то. Я только сейчас начинаю это понимать». Храм Вожделения где? Нигде. Нет Храма Вожделения. Немножко как-то так, скажем, потрахались, и всё. Всё. А как раз рассчитано было на иное. То, что мы все эти состояния тонкие всех видов ощущаем, что-то меняем, ловим закономерности какие-то. Ну, где это всё? Нет. Нет. И Храм Смерти то же самое. То же самое. Потому что нет взаимного уважения. Если бы было взаимное уважение, вот Храму Смерти я говорил, ну собратья свои уходят, там родственники у них уходят, ещё что-то, казалось бы, Храм Смерти хотя бы элементарные вещи подсказать мог бы: куда обратиться, где оформлять, как, на кладбище каком, что, почему, что лучше, что хуже. Где? Нет. Ноль. Ноль. Страшно это. Всё безразлично. Ничего не волнует никого. Ну уходит и уходит, да хрен с ним, подумаешь. Вот справочная есть, вот туда звоните, там скажут.

Ученик: А мне подсказал Храм Смерти. Я звонила.

Учитель: Ну вот вы слышите, что вы говорите? Лучше вот такие вещи не делать. Потому что они ну критики не выдерживают никакой. «А вот мне сказал» – один случай из ста. «Мне сказал». Ну хорошо, что не послали вас. Ну повезло, видно, солнце стояло так. Думайте всегда, что говорите. Ну, конечно, я пришёл однажды в магазин, в булочную, и был хлеб свежий. Однажды пришёл, и был свежий. А все остальные разы приходил, либо не было вообще, либо чёрствый. Но однажды был свежий – какое счастье! Так что всё это наша работа должна была быть храмовая для того, чтобы как раз помочь нам друг другу в сложных условиях, социально сложных, психологически сложных, друг другу помочь во всех ситуациях, во всех видах, во всех. Вот. Понятно, что какие-то вещи мы не доучили, нам не объяснили какие-то вещи. Понятно, что мы все вышли кто откуда, недоделанные немножко. Понятно. Но дальше мы должны были достругаться сами. Придя в Школу, должны были достругаться немножко. Но поскольку мы недоделанные, видим, что одна с сучками, а другой с задоринками. Третий ещё с чем-то. Поэтому стараемся друг на друга не смотреть. Потому что смотреть страшно и больно. И поэтому ничего не говорим, не дай Бог. А если чего кто скажет, тогда говорим: «На себя посмотри!» Это в лучшем случае. А то и похлеще скажем. Всё отсюда идёт. Я понимаю, что какие-то вещи нам легко даются, какие-то вещи с трудом. Вот как и президент, сколько раз надо было говорить. Ругается на меня, просто страшное дело, когда я скажу об этом, она сразу начинает, взвивается к стенке, к потолку взвивается сразу. Потому что президент, он работать должен. Когда президент мне говорит, что «я свободный человек». Приехали! Свобода ваша закончилась с того момента, когда вы президентом стали. Всё. Некий определённый минимум вы обязаны делать, хотите вы того или не хотите. Ну просто обязаны. С трудом. Сейчас Фрося уже понимает это, и, конечно, неприятно, что так вот всё это было, но она понимает тоже какие-то вещи. Но на самом деле это действительно феноменальный факт!

Вот сейчас почему я вот опять про президентство в том числе. Потому что Фрося как раз вчера на меня взъелась, вскипела опять же. Я же говорю, в принципе, у нас изначально складывалось, да, вот есть единый центр, остальное – лучики идут в Питере, там в Иркутске, ещё что-то. Логично всё. Поскольку центр не работал в силу того, что мы свободные люди. Поэтому теперь попробуйте соорганизовать Иркутск на что-нибудь. Или Питер на что-нибудь. Они вам сразу выставят своё «фи», уже выставили. Всё уже. Меня там пытают в Питере, вечно Анна пытает в Питере: «Как? А что такое единый центр? Что теперь вы будете указывать, что нам делать?» Ещё что-то. Всё. Попробуйте. Ха! Сейчас это будет идти с большой болью. Или в Иркутске. Очень удобно. Татьяне, когда спрашиваешь у неё конкретный вопрос, если он ей не выгоден, она замолкает. Не отвечает, не пишет. Ничего. Потому что мой вопрос ей не выгоден. Не дай Бог, если он ещё относится к деньгам – это конец. У Татьяны это вообще слабое место. Попробуйте теперь выстроить их всех. Это невозможно. Потому что надо либо это удерживать было, либо ещё как-то действовать. А так никак. Придётся теперь как-то с кровью, болью как-то это всё вот мягко и ласковыми сказками обходить вокруг все острые углы. Хотя вопросы все детские на самом деле, банальные. Ничего такого нет архисложного. А ласковыми сказками, может быть, здесь не выйдет. Поэтому всё, конечно, вот так идёт болезненно. Но зато мы радуемся: «Ой! Новый проект „Четырнадцать дней“». Прикольно. Или я действительно чего-то не догоняю, наверное. Я действительно не догоняю. Не догоняю. Если мне наши студенты после института говорят: «Таблицу умножения выучили!» – на мехмате. Я бы сказал: «Ребята, я не туда попал, наверное. Это психиатрическая лечебница или что?» Не, ну, конечно, хорошо, что вы выучили, теперь можно вас смело выпускать за картошкой в магазин. Вы хоть сложите рубль двадцать и два сорок. Всё понятно, о чём я говорю?

Ученик: Что всё плохо.

Учитель: Нет, дело не в том, что всё плохо. Нет, это вывод неправильный, что всё плохо.

Ученик: Всё отвратительно?

Учитель: Я говорил не об этом. А о том, что если мы что-то берёмся делать, берёмся, то тогда надо это делать. Или честно сказать: «Нет, я не могу это делать». А, когда мы занимаемся фикцией – вот хуже этого не бывает. Всегда конкретно и ясно, мол, я это делаю. Всё, я это делаю. Да, я это делаю. Когда я не делаю, но прикрываюсь каким-нибудь там покрывалом – хуже этого нет. Потому что обманывать-то тут некого. Только обманываем себя. А себя не обмануть. То есть мы фактически сами себя сталкиваем в яму. Потому что от собственного неделания, собственного или видимого, оно нас спускает вниз, каждый шаг вниз спускает, всё, вниз, вниз, вниз, вниз, вниз, всё ниже, ниже, ниже. Остаётся с нами. Да, хорошо если бы можно было – раз, смыл и забыть, и всё нормально, тогда бы это имело смысл. А, поскольку это не уберёшь никуда, не смоешь никуда, это с тобой всё время. И с тобой висит до тех пор, пока ты это не перегонишь действием и по сроку ровно таким же, сколько ты опускал себя, ничего не изменится. И потребуется усилий больше. Я тоже объяснял. Но вы же все не верим. Думаем, что ага, всё легче. Нет, не бывает так. Так устроен мир. Устроен вот таким образом. Ну да, если стандартная схема, сами наверняка вспоминали, что «вот мама мне говорила то-то, но мне так это было тошно», а потом вспоминаете, говорите: «Как правильно говорила мама и какая была дура, что ничего не делала время». Потому что есть какие-то вещи азбучные, а, поскольку стержня нет, культуры внятной нет и не сформирована, поэтому всё в разнос идёт. А потом, когда приходит уже ваше время на месте мамы стоять, вы понимаете, что, оказывается, вы говорите точно те же слова, которые мама говорила вам. Точно такие же. Потому что понимаете, что это надо именно вот так. Потому что, сегодня говорил, сознание, оно у нас работает на привычке. Его никак не перехитрить. На привычке работает. И вот мы видим там, вот скажем, появляется реклама: один сделал, за ним следующие идут делать точно так же, чуть изменяя слова, ещё что-то. Так и в вере. Будда вот сел, за ним стали тоже садиться, тоже в медитацию идти, тоже ещё что-то. Вон христиане Христу молятся, тоже, наверное, надо. Или Христа распяли – тоже те, кто занимается насилием, тоже начинают всех рабов распинать, ещё чего-нибудь такое делать. Всё работает на подобии. Так мир устроен. Так мы устроены. То есть, если один себе причёску сделал похожую на ирокеза, всё, пошло дальше. Наколку один сделал, все пошли дальше колоться. Всё. Это закономерности нашего сознания. Оно устроено вот так. Его не перехитрить. Просто надо знать его особенности и уметь этим пользоваться в нужных целях.