Бесенок
Шрифт:
— А может он прав? Пороха и правда пожжет такая учеба?
— Пожжет. Но не великое множество. Ты же не из пушек палишь и не из пищалей. Полагаю, он просто боится брать на себя ответственность.
— Или ленится. Папы то рядом нет. Он для них как муза, вдохновляющая активно шевелиться и стараться. Фея…
— Или так, — согласился Федор Юрьевич улыбнувшись в усы. — Но тут ничего не поделать. Заслуженный человек. Может и полениться.
Помолчали.
— А тот купец? — нарушил неловкую паузу царевич.
— Это который?
— Ну что Герасима мучал.
— Слушай, — отводя в сторонку царевича произнес Ромодановский почти шепотом, озираясь. — Не лез бы ты пока в такие дела.
— Я и не лезу. Мне просто интересно, отчего ты так поступил. Должен же я учится и на ус мотать, чтобы по дури не вляпаться.
И Ромодановский поведал ему весьма витиеватую историю. Хоть и с некоторой неохотой.
У Российского царства и Османской империи, включая ее сателлита — Крымское ханство, имелись неофициальные каналы для взаимодействия. Как, впрочем, обычно и случается у соседей. Именно по этим каналам и шел выкуп угнанных в рабство людей.
Так что, если начать слишком сильно тянуть за эти ниточки, ведущие от увлекшегося купца, то можно и оборвать их. А вместе с тем нарушить отлаженный механизм неформальных связей.
Хуже того — даже сами боярские рода особенно то и не «нагнуть». Потому что в государстве российском очень многое также держалось на этих самых личных связях и договоренностях. И бояре среди прочего контролировали регионы, с которыми были достаточно тесно связаны.
К этому контролю бывали вопросы. Но он был, и он работал.
И именно боярские рода обеспечивали ту связность, которая давала относительное единство державе. Это было бы довольно странно для стороннего человека, но вполне очевидно при некотором углублении в вопрос, потому как на одной голой силе долго державу долго не удержишь. Расползется как гнилое одеяло. Тем более, что единого экономического пространства с взаимовыгодным и взаимозависимым сотрудничеством в России еще просто не существовало. Да даже если такую систему хозяйственную создать, все равно от людей, на личных связях и договоренностях, обеспечивающих связность державы никуда не деться.
— Вот и получается, что трогать их нельзя, — подытожил Федор Юрьевич. — Надо, но нельзя. Кого-то одного еще выцепить и наказать в случае серьезной провинности — да, подходящее. Но тут так не обойтись…
— Понимаю, — кивнул Алексея. — Воруют, свинством всяким непотребным занимаются, да и вообще мерзавцы, но это наши мерзавцы и, если их тронешь серьезно, замучаешься проблемы разгребать.
— Да, как-то так.
— Грустно это… — прошептал царевич со вздохом, прекрасно в этот момент осознав, что за последующие несколько столетий в общем-то ничего не поменялось. И снимать боярам головы, что при царе, что при Союзе, что позже нередко было крайне затруднительно. Не из-за слабости или трусости правителя, а из-за последствий. Хотя простой народ, конечно, с восторгом обычно такое воспринимал…
Глава 6
1697 год, июль, 21. Москва
Утро каждого дня царевич отводил под учебу.
Пока светлая голова.
Потом обед. Проверка дел на стройке. И выезд в город, если не случалось никаких иных важных дел.
В этот день все шло по расписанию.
Мерно. Степенно.
Куда именно он поедет Алексей не говорил, как правило, никому. Чтобы не происходило утечек. Потому как от учебы и изучения технологий он перешел к более привычным делам. И где-то с апреля от скуки стал выяснять чем та или иная мастерская живет. Особенно те, которые занимались поставка в казну.
Изучал бизнес-модель, ценообразование, фиксировал кому что и почему они продают, а потом сравнивал с поставками царю. И… не всегда удавалось найти злодеев. Иной раз по неведомой причине товары поставляли по заниженной цене. Но в основном… хм… шалили. Так что, Алексей регулярно составлял письма Ромодановскому, в которых излагал суть и детали.
Как несложно догадаться Федор Юрьевич не откладывал такие вопросы в долгий ящик. К силовым решениям прибегал не часто. Обычно хватало и его интереса к вопросу, чтобы все рассасывалось. Но десятка полтора разного рода персонажей из-за этой деятельности царевича все же оказались у него в холодной.
Мастеровые вновь начали напрягаться при виде Алексея. Довольно быстро связав пристальный интерес царевича с хмурой рожей Ромодановского.
— Не боишься? — в тот день спросил, усмехнувшись Федор Юрьевич, случайно встретившись в одной из мастерских. — Могут и осерчать.
— Побьют?
— А кто знаешь? Люди бывает иной раз лихие.
— Для того ты мне охрану и дал. А что их грязные делишки вытаскиваю на свет божий, так что тут плохого? Я хочу до них донести мысль: Воровать у царя — очень, ОЧЕНЬ плохая примета.
— Как будто они не знают. Когда твой отец о их шалостях прознает, то может и голову снять.
— Но он ведь не всегда узнает.
— Да… Есть такое дело.
— Вот сколько я помог сэкономить рублей за счет этих проверок?
— Да я даже и не считал.
— А я посчитал. Две тысячи двести сорок три, если объем поставок не будет сокращен. Не очень много. Но все равно — это две тысячи рублей. Лишними они не будут. Кстати, ты не смотрел — сэкономленные деньги как-то отразились в расходах приказов? Или мне туда тоже начать ходить — учиться?
— Не стоит, — хохотнул Федор Юрьевич. — Эти тебя точно отравят. И быстро. Что же до денег, то это пустое. Выгода небольшая, а люди вон как взъерошены. Ты этим только дразнишь уважаемых людей. Или думаешь, что эти воришки сами по себе? Тут щипнул за кошелек, там. А кошелек он у многих нежное местечко. Болит от одной мысли, что из него монетку лишнюю достали. А тут такое дело. Не злил бы ты их.
— Все настолько плохо?
— Мне сложно сказать, но я вижу, что их раздражение растет.