Бешеный волк

Колычев Владимир Григорьевич

– Ну так в чем дело? Борис Анатольевич не зверь, тебя не съест.

– Если он меня не съест, то ничем не поможет, – решила Лада.

Маша посмотрела на нее с большим интересом.

– А ты совсем не простая, какой кажешься.

– Жизнь кое-чему научила.

– Это верно, жизнь – это вода. А мы щенята. Нас бросают в эту воду, а мы выплываем. А выплыть надо. Жить-то хочется.

– Я знаю, чего ждет от меня твой Борис Анатольевич. Только я ему этого дать не могу. И даже не потому что я девственница, а он первый встречный. Просто я не хочу этим заниматься. И вряд ли

когда захочу. Так что даже нет смысла ехать к нему.

– Я тебя понимаю, Лада. Очень хорошо понимаю. У самой все было когда-то в первый раз. Сама этого боялась. Сама думала, что никогда, никому и ни за что… Но на твоем месте я бы все равно поехала. Может, человек просто тянется к обществу красивых девушек. Может, между вами возникнет серьезное чувство? А если не сложится, тоже ничего страшного. Ни он ничего от тебя не получит, ни ты от него. Зато с интересным человеком пообщаешься. В общем, ничего ты не потеряешь, это я тебе обещаю…

Лада согласилась. Потому что Маша умела убеждать. А потом, было неудобно ответить ей отказом. Маша созванивалась, договаривалась, хлопотала за нее. Ведь она так хочет ей помочь.

* * *

Борис Анатольевич произвел на Ладу благоприятное впечатление. Задорный взгляд, обворожительная улыбка, манеры высокоинтеллектуального человека – все это пришлось Ладе по душе.

Жил он в трехкомнатной квартире. Старенькие обои на стенах, обстановка так себе, холостяцкий порядок. Видно, должность начальника приемной комиссии престижного института не приносила ему никаких барышей. Уже одно это наталкивало на мысль о его честности и порядочности.

За Машей Борис Анатольевич ухаживал как будто из вежливости. Основное внимание на Ладу. Свет в его глазах, радостная улыбка – все ей. Она и сама не поняла, как это случилось, но после первого тоста ей вдруг захотелось праздника.

Она пила шампанское с такой легкостью, будто это ее повседневный напиток. Ей доставляло удовольствие слушать, как он рассказывает анекдоты, смех ее был искренне веселым.

Откуда-то из глубин ее души поднялась теплая волна непонятного блаженства. Сердце вспыхнуло огнем сладострастной истомы. Ей вдруг захотелось чего-то необыкновенного, жаркого, стремительного. Она не понимала, что с ней происходит. Пока Борис Анатольевич не взял ее за руку. Теперь стало ясно, что ей остро нужна мужская ласка. Страстное желание наполнило кровь, каждую клеточку затрепетавшего тела. Ощущение реальности исчезало – словно Лада заснула и проснулась в параллельном измерении.

Она видела себя со стороны. Вот Борис Анатольевич кладет ей руку на плечо, привлекает к себе. И нет чтобы отстраниться, она усугубляет свое положение. Это невероятно, но она садится к нему на колени, обхватывает его шею руками, кладет голову ему на плечо. Ей хорошо. Ей жутко хорошо. Внутри все горит…

Ощущение полета. Это Борис Анатольевич несет ее в свою комнату. Лада знает зачем. Знает, что должно произойти. Она не должна допустить этого. Но она не хочет сопротивляться. Она хочет ощутить силу этого мужчины. Она должна познать это…

Он раздевал ее медленно. Ласкал долго – как будто наслаждался каждой секундой. Лада лежала на постели и тихонько стонала. Ей было уже и без того невмоготу, когда он вдруг сунул голову между ее ног. Она почувствовала жар его губ. Его язык двигался с огромной скоростью, как будто хотел, чтобы она сошла с ума от невероятного блаженства. Но она уже и без того безумная. Она сумасшедшая. И сама во всем виновата…

Это стонала не она. Какая-то другая девушка. Стоны становились все громче. Она выгнула спину, с силой прижала его голову к себе. Не было сил больше терпеть. Взрыв сумасшедшего восторга сотряс тело. Лада затряслась как в лихорадке. Это было что-то невероятное…

Борис Анатольевич продолжил ласки. Ей снова захотелось испытать взрыв оргазма. Как будто в нем был заключен смысл жизни. Но на этот раз он вошел в нее по-другому. Так, как должен был входить настоящий мужчина…

Ей было немного больно. И удовольствие сомнительное. Но ей все равно нравилось быть под этим мужчиной. Она стонала и вращала бедрами как заправская проститутка. Она не ведала, что творила. Как будто ею управляло чье-то чужое сознание…

Потом они просто лежали на расправленной постели. Борис Анатольевич лежал на боку, курил и с любопытством рассматривал ее обнаженное тело. Ладе казалось, что она только что проснулась. И все, что произошло, не более чем сон. Но что бы она ни думала, обряд посвящения в женщины состоялся. И это факт.

– Тебе понравилось? – спросил Борис Анатольевич.

Лада не ответила. Стыдливо потянулась за простыней – надо скрыть свою наготу.

– Это ни к чему, – покачал он головой. – Я хочу тебя видеть.

«А я не хочу, чтобы вы на меня смотрели». Она хотела сказать об этом вслух. Но язык почему-то не повиновался.

– Ты была девственницей…

Лада кивнула. Глаза были сухими. Чему быть, того не миновать. И нечего лить слезы. Тем более, ей было приятно лишиться невинности.

– Я знаю, что ты была девственницей. – Он выглядел очень довольным. – Я не мог ошибиться.

Как же можно в этом ошибиться, если после дефлорации на простыне осталась кровь? Хотя нет, кровь могла остаться после месячных. А потом, существует операция по восстановлению девственной плевы. Но какой ей смысл его обманывать? Разве она брала на себя какие-то обязательства?

Борис Анатольевич затушил сигарету, лег на спину. Будто нарочно выставил на обозрение свой детородный орган. Зрелище далеко не из самых приятных. Не будь она медицинским работником, ее бы наверняка стошнило.

– Я хочу, чтобы ты взяла в рот, – неожиданно сказал он.

– Что?! – взвилась Лада.

И дар речи вернулся. И силы появились. Она вскочила с постели, бросилась к своей одежде.

Борис Анатольевич тоже пришел в движение. Схватил ее за руку, остановил, развернул лицом к себе.

– Извини, я не хотел тебя обидеть.

Лада вырвалась, подобрала с полу трусики. Он больше к ней не тянулся, не мешал.

– Вы меня уже обидели… Я что, похожа на шлюху? – Ее возмущению не было предела.

Она сгорала от стыда. И совсем была не прочь сгореть дотла. Чтобы и праха не осталось.