Бесхозные Лондоны
Шрифт:
– А цемент у вас есть?
Это старенькая церквушка спрашивает.
– И цемента нет, и не было никогда.
– А…
– Тоже нет! И тоже не было никогда!
Из толпы зданий выступает нечто футуристическое, непонятное, смущенно откашливается. Все смотрят на нечто, с ненавистью смотрят, тут и на хорошие здания материала не хватает, еще и уродцев всяких архитектурных чинить будем…
– Что надо-то?
Всё-таки спрашивают – что надо-то. Куда деваться, все жить хотят, не время решать, кто
– А вот для таких материалы есть у вас?
Все смотрят на то, что показывает архитектурный уродец.
Вздрагивают.
Все.
Разом.
– Это… это не восстанавливается.
– То есть, нет материалов?
Стеклянная мастерская откашливается:
– Это… невозможно. Для них запчастей вообще не бывает.
– Не делают?
– Не делают.
Архитектурный уродец смотрит на то, что принес с собой.
– А я запчасти для них видела… там… в земле… – говорит молодая башенка, её построили совсем недавно.
– И как ты их приставишь? И как? – сердится старый музей.
– Не приставишь ты их, – поясняет кто-то.
– Вон туда и отнеси, – кивает опера, – в землю. Стой, не бросай так просто, тут надо землю рыть. И это еще… – смотрит на крест на верхушке стоящего поодаль храма, пытается сложить то же самое из досок.
– Постойте-постойте, – храм не согласен, храм волнуется, – может, там и не крест, может, там полумесяц надо…
– А как узнать?
– А на шее посмотрите…
– А вроде нельзя сразу в землю, вроде ящик надо…
– А цветы будут? Еще цветы положено…
– Исполнять.
Это ратуша говорит, она тут за главную. Ну есть еще, правда, королевский дворец, но он так, сбоку припека, а за главную – ратуша.
Вот ратуша и говорит:
– Исполнять.
Это приказ, значит, надо исполнять – королевские казармы исполнять будут.
А приказ такой:
– Вывезти из города всё, что не подлежит восстановлению.
– Так мы же вывезли.
Это казармы говорят. Вроде бы уже всё вывезли-попрятали от врага, и картины, и книги, и всё-всё…
– Я сказала – ВСЁ, что не подлежит восстановлению.
– Но…
– Всё. Вы понимаете?
Казармы думают, что ослышались.
Ну конечно, ослышались, быть такого не может.
– Госпожа… вы сказали… всё?
– Да. Всё.
Бетти, – говорит он себе.
Надо думать про Бетти.
Еще один дом срывается с места, надвигается огромной массой, угрожающе скрежещет колоннами, ощеривается башнями.
Он сворачивает в проулок, стены которого тут же приходят в движение, опрометью бежит по лестнице, которая извивается под ногами.
Бетти.
Дома обступают – величественные дворцы, исполинские замки, анфилады, колонны, бельведеры, бельэтажи; угрожающе поводит башнями горделивая ратуша, рядом извиваются причудливые ступени какого-то дворца…
(Бетти).
Он бежит в последний оставшийся проулок между домами, маленький проулок, который сужается всё больше…
(Бетти)
…он спотыкается, заставляет себя не падать…
(Бетти, Бетти, Бетти)
В изнеможении опускается на траву, только сейчас понимает, как все тело бьет мелкая дрожь…
Враги близко.
Да они уже не просто близко, они уже здесь. Небо гудит, потревоженное самолетами, дрожит земля, придавленная танками. У ратуши сбили выстрелами два главных шпиля, у главного собора повалили левую башенку…
– Цельсь… пли!
Это кто-то из солдат.
То ли чугунный, то ли мраморный, отсюда не разобрать.
Старые генералы смотрят на солдата с автоматом, с завистью смотрят: у них автоматов нет, удружил скульптор, посадил на коня, выдал саблю, и воюй, как хочешь, да кто же знал, что придется воевать…
А вот пришлось.
Пуля вонзается в солдата – это еще что, ух ты, батюшки, какие мы нежные, в него попали, он дыру от пули зажимает. Других вон изрешетили сплошь, и ничего…
Солдат падает, чугунные изваяния бегут к нему, – понимают, что случилось. Откуда он здесь, как пробрался, надо бы в землю его, да некогда в землю, небо гудит, потревоженное самолетами, дрожит земля, раздавленная танками…
– А ты в каком году родился?
– В восемьдесят восьмом.
– А умер когда?
– Пош-шел ты.
– Нет, правда, когда?
– В двадцать седьмом.
Хочу спросить – как.
Не спрашиваю.
Оглядываю идущих. Думаю, кто из них кто. Кто из них такой, а кто другой. Смотрю на идущего рядом со мной, крепко сжимаю его ладонь. Рука холоднее самого льда. Он пожимает мне руку в ответ, хлопает по плечу – мол, всё хорошо.
Мы все хотим знать, кто есть кто.
И все боимся знать.
Потерянное измерение
Потеряно измерение.
Особых примет – нет.
Просьба вернуть за вознаграждение.
Видели объявления такие?
Ну, признайтесь, видели, не обращали внимания, да кто там вообще смотреть будет, что там по столбам по всяким развешано.
А вот. Теряют измерения. Теряют. Еще как теряют.
Кто?
Да много кто.
Вот, кочевники, например. Вы их видели? И не увидите. Только если очень-очень присмотритесь, заметите, промелькнет что-нибудь плоское по тротуару и скроется. Ну, может, замрет на секунду-другую объявление тиснуть – пропало измерение, и всё такое.