Бесконечная война
Шрифт:
– Вы участвовали еще в знаменитой кампании Альфа-0, первой настоящей битве с тельцианами, и вот сейчас как раз вернулись из рейда к Иод-4.
– Э-э, не совсем так, мы...
Комментатор: - Прежде чем мы расскажем о кампании Иод-4, наши зрители очень бы хотели услышать ваши личные впечатления от столкновения с тельцианами, так сказать, лицом к лицу. Жуткие существа они, не правда ли?
Я: - В общем-то, да. Наверное, вы видели снимки. Единственное, что на них плохо видно - это фактура покровной ткани. Кожа у них морщинистая, как
Комментатор: - А как они... пахнут?
Я: - Понятия не имею. В боекостюме можно чувствовать только собственный запах.
Комментатор: - Ха-ха, понимаю. Но мне хотелось бы узнать вот что, что вы чувствовали, вы лично, когда первый раз увидели противника... Испуг, отвращение, ненависть - что именно?
– Ну, сначала я был испуган, и отвращение тоже чувствовал. Это еще до боя, когда над нами пролетел одиночный тельцианин. Во время же боя мы находились под воздействием постгипнотического внушения - его нам сделали на Земле, и ключевая фраза приводила внушение в действие - и я испытывал только искусственную ненависть.
– Вы их презирали - и сражались немилосердно.
– Правильно. Мы истребили всех до одного. Хотя они и не пытались сопротивляться. Но когда нас освободили от воздействия внушения... мы сами не могли поверить, что это сделали мы. Четырнадцать человек сошли с ума, все остальные еще неделю сидели на транквилизаторах.
– Понимаю, - рассеянно сказал комментатор и бросил взгляд куда-то в сторону.
– Сколько убили вы лично?
– Пятнадцать, двадцать - не знаю, ведь я уже говорил, что мы сами себя не помнили. Это было истребление.
В течение всего интервью комментатор как-то странно повторял сам себя и держался несколько скованно. Вечером, уже дома, я понял, в чем было дело.
Мэригей и я сидели перед стереокубом вместе с Майкам. Ма отправилась к дантисту по поводу нескольких вставных зубов (считалось, что дантисты в Женеве лучше, чем американские). Мое интервью показывали по программе "Калейдоскоп", втиснув его между документальным фильмом о лунных гидропонных оранжереях и концертом какого-то человека, утверждавшего, что он может сыграть "Двойную фантазию ля-мажор" Телеманна на губной гармошке. Мне было интересно узнать, смотрит ее еще кто-нибудь на целой Земле.
Что ж, интересно было посмотреть на гидропонные оранжереи, и парень играл на гармошке виртуозно, но между ними встряло интервью, и это была сплошная липа.
Комментатор: - А как они пахнут?
Я (за камерой) - Ужасная вонь, смесь гниющих овощей и жженой серы. Запах проникал в боекостюм сквозь отводной фильтр.
Все стало ясно - он заставлял меня говорить и говорить, чтобы набрать побольше материала, на основе которого они потом синтезировали мой голос.
– Черт побери, кто им позволил такое делать?
– спросил я Майка, когда спектакль закончился.
– Не обижайся на этого парня, - сказал Майк, следивший за учетверившимся образом музыканта, дувшего в четыре гармошки.
–
– А на Луне как, лучше?
– Официальная информация ничем не отличается от земной. Но так как все связаны с работой в ИСООН, легко определить, где прямая подделка фактов.
– Они полностью вырезали часть, где я говорю про внушение.
– Понятно, - Майк вздохнул.
– Им нужны герои, а не марионетки.
Интервью с Мэригей показали в программе следующего часа, и с ней сделали то же самое. Каждый раз, когда она на самом деле говорила что-то против армии или войны, камеры переключали на женщину, проводившую интервью, а искусственно созданный голос Мэригей возвещал очередную несуразицу.
ИСООН оплачивали полностью пятидневное пребывание в Женеве, и мы решили начать познавать новую жизнь на Земле прямо здесь. На следующее утро мы раздобыли план города - книжку сантиметровой толщины, и опустились на самый нижний уровень. Мы решили постепенно подниматься до крыши, не пропуская ничего интересного.
Нижний уровень представлял собой странную смесь промышленного и исторического. Основание здания-города покрывало большую часть старой Женевы, и многие из старых зданий сохранялись.
Подавляли шум и суета: громадные грузовые гидромобили вползали сквозь входные ворота, окруженные облаками снега, баржи причаливали к товарным докам (старушка Рона тихо текла сквозь недра бетонной горы), даже несколько миниатюрных вертолетов сновали туда-сюда, координируя кипящую деятельность, ловко лавируя между подпорками и контрфорсами, удерживающими серое небо следующего уровня, в сорока метрах у нас над головами.
Мы могли бы смотреть на все это часами, но рисковали превратиться в сосульки. От ледяного ветра нас защищали только легкие накидки. Мы решили, что еще вернемся сюда, но уже одетые потеплее.
Следующий уровень именовался первым, вопреки элементарной логике. Мэригей объясняла, что европейцы всегда пользовались такой системой. (Забавно, я успел побывать за тысячу световых лет от моего родного Нью-Мексико, но первый раз в жизни пересек Атлантику). Первый уровень это был мозг города, там работали административные органы, системотехники, аналитики и криогеники.
Мы стояли посреди просторного холла, в котором, как это ни странно, пахло стеклом. Одну стену занимал гигантский голографический куб-демонстратор, на нем оранжевым светом сияла структурная схема женевской организационной системы, десятки тысяч имен, соединенных линиями, от "мэра" на самом верху и до "коридорных" в основании. Имена исчезали и перемещались или их увольняли, повышали или понижали в должности. Постоянное мерцание, мелькание линий - все это напоминало нервную систему какого-то фанатического существа. В определенном смысле так оно и было на самом деле.