Бесконечное лето: Не чужие
Шрифт:
Ремиссия — штука непредсказуемая. В данный конкретный момент организм вроде как и победил болезнь, но по факту — нет, она просто затаилась где-то в костях, хрящах, мышечной ткани. Ждет, посверкивая красными глазами-бусинками. Болезнь умеет ждать.
— Ты как? — ерзая с непривычки разными местами по мокрому кафелю, я подъехал к девушке. — Больно? Может, позвать врачей? Они к нам для этого и приставлены, за дверью курят, травятся своим никотином, так что чего время терять?
— Нет… — скорее
— Не больно, — чуть громче и уверенней шепнула девушка. — Сцепленные челюсти разжимались, сведенные судорогой губы снова обретали чувствительность. Видимо, приступ проходил. — Мику не умирает, Мику просто… хреново.
Да, и манера говорить о себе в третьем лице — тоже верный признак восстановления.
— Точно не собираешься пока помирать? — подозрительно спросил я. — Потому что вот эта вот вся картина — где ты безразлично глядишь в бездонное небо, а я, такой моложавый, держу твою голову на коленях и довольно громко кричу «Не-е-е-ет!», и в распахнутые двери ломятся санитары со смирительными рубашками и адреналином в клизмах, для перанального использования… Не привлекает она меня, нет.
— Я нормально, — четко выговорила Мику, что в ее нынешнем состоянии можно было приравнять к категорическому рявку. — Давай, наверное, поплаваем пока, если ты не против. Гидромассаж мне… полезен.
Мы немного подурачились в бассейне — он был небольшой, но специально сделан для инвалидов, с плавающими по воде резиновыми троллеями, за которые, вдруг что, можно было бы ухватиться. Но обошлось без этих позорных костылей, плавалось хорошо, а когда Мику все же немного утомилась, то просто оперлась на меня. А я — по горло в воде это было особенно удобно — представил в этот момент себя как минимум варварским вождем Конаном из далекой Хайбореи.
По радио играл Джорджио Мородер, «Погоня», где-то в вышине звонко пели птицы, было солнечно и спокойно, рядом плескалась стройная девушка с синими глазами, сделанными из жидкого стекла — в общем, жизнь была подозрительно похожа на рай.
— Любишь диско? — Мику подплыла к бортику, сделала выход с силой и уселась обратно на кафель. Завлекательное было зрелище, да.
— Люблю, — согласился я, особенно не думая. — То есть диско именно не очень, а вообще музыку — конечно. Это… душа человеческая, мне кажется. Ну, или та ее часть, которую нельзя выразить словами.
— Интересно, — прошептала она, но коварное эхо разнесло, разбрызгало ее голос по всему пустому залу, где в уголках плескались озорные от воды солнечные зайчики. — Это ты сам придумал, или прочитал где-то?
— Я
— Понятно… — донесся шепот. Я тоже выбрался из воды и уселся рядом. Воздух все же был еще не совсем летним и хулигански пощипывал, холодил кожу. Медленные солнечные лучи переливались мягким светом в волосах. — А почему ты решил, что только на тебя?
Я с усилием оторвался от философского созерцания капелек воды на белой коже и бретельках миниатюрного, по последней моде, купальника.
— Не знаю, в чем тут дело… Я когда слышу песни Цоя, «Закрой за мной дверь», скажем, или «Кукушку» — тут же мурашки по коже и ком в горле. Это мое все, это про меня, это я бы придумал и спел, если бы мог… а Алиска — веселая, своя в доску Алиска — послушала, пожала плечами и обронила «я эту местную попсу не очень». Другие люди, чужие мысли. Странно думать о таком, а?
— Нет, — сказала девушка с пепельными — сейчас темно-серыми, влажными — волосами. — Наоборот…
Она снова глубоко выдохнула и дернулась. Приступ все-таки снова ее догнал.
— Больно? — я осторожно прикоснулся к круглому плечу. Какая она мягкая, просто удивительно, и не отстраняется, и я должен ей помочь, должен… — Может, вызвать все-таки каталку и сестер?
— Немножко больно, — последние слова давались ей уже совсем тяжело, они походили на скрежет. Не за горами была очередная операция, и ее изношенные голосовые связки окончательно заменят на аппарат искусственной речи. — Но… знаешь что?
— Что?
— Боль — это не конец света. — На лбу у нее тоже были капельки, то ли вода, то ли пот. — Это просто красная лампочка, индикатор, который обозначает, что организму не нравится то, что ты с ним делаешь. Ты можешь принять это к сведению и исправиться, или… проигнорировать.
— Тогда в следующий раз красная лампочка будет уже не одна.
— Да. Вот только наш организм рассчитан примерно на семьдесят лет бесперебойной работы. Но если тебе не нужно так много… то эти дурацкие лампочки можно просто поразбивать к чертовой матери.
***
После просветительской беседы с капитаном «Пеона» — то есть «Пионера», в общем-то — жилищные условия наши неожиданно улучшились. Привели нас не в клетки, где приходилось куковать ранее, а в обычную, судя по всему, каюту типового образца. Ну, как обычную… Представьте себе железнодорожное плацкартное купе — шесть полок, два столика, только без багажных отделений. Вместо окна в стене торчал неработающий выпуклый экран. Дверь тоже была железнодорожного типа, сдвижная. Ну, или японская, кому как больше нравится.