Беспокойный
Шрифт:
Сегодня старший прапорщик выступал в роли начальника конвоя. По этому случаю он был облачен в удобный черный комбинезон и бронежилет, поверх которого была наверчена прочая амуниция – пистолет, рация, резиновая дубинка, электрошокер, баллон со слезоточивым газом, наручники и, разумеется, автомат. Матово-черный шлем из новомодного пуленепробиваемого пластика, состряпанный по американскому образцу и почти неотличимо похожий на немецкую каску времен Второй мировой, венчал его крупную голову, лицо прикрывала прозрачная плексигласовая пластина. Палей стоял у прохода в ограждении, почти поровну деля свое внимание между черной водой, что плескалась о покрытые зеленой слизью бетонные стенки, и группой подконвойных. Подконвойные неровной шеренгой
За спиной у старшего прапорщика находился автопогрузчик, со стрелы которого вместо крюка и талей свисало что-то вроде ременной сбруи с пряжками. За рулем погрузчика сидел водитель в пятнистой армейской униформе. От погрузчика пахло соляркой, дымом и резиной, так что о его присутствии было бы несложно догадаться, даже если бы Палей не знал, что он тут.
Прапорщик посмотрел на часы, браслет которых был застегнут поверх рукава комбинезона. Морячки сегодня запаздывали. Впрочем, море – вещь непредсказуемая, и судам нелегко придерживаться четкого расписания. Давным-давно, в детстве, школьнику Женьке Палею иногда случалось заболеть и не пойти в школу. Само по себе это было неплохо, вот только гулять ему, больному, строго-настрого запрещали, а других развлечений, не связанных с беготней по двору, он в ту пору не знал. Кабельного ТВ тогда не было, телевизор показывал три программы (из них две – с такими помехами, что их было решительно невозможно смотреть), о видеомагнитофоне, учитывая заработки матери, не приходилось и мечтать, и будущий прапорщик поневоле, от скуки, читал книги, которые таскал ему из школьной библиотеки младший братишка. В одной из них он прочел, что моряки старательно избегают утверждений типа: «Будем там-то и там-то тогда-то и тогда-то», считая, что это верный путь очутиться не «там-то и там-то», а на дне. Они вообще чудной народ, моряки. По морю они не плавают, а ходят – плавает, видите ли, только дерьмо, – и чуть ли не для всего на свете у них есть свои, чудные, нерусские названия: вместо порога – комингс, вместо скамейки – банка (мель у них, кстати, тоже почему-то банкой называется), вместо кухни – камбуз, а вместо сортира – гальюн… А с другой стороны, служба у них тяжелая, да и требуется от них, как и от всех на свете, только одно – чтоб исправно делали свое дело. А между собой пусть хоть и вовсе по-русски не разговаривают, это их внутренняя, военно-морская проблема…
Словно в ответ на мысли старшего прапорщика, вода в продолговатой ванне дока заколыхалась сильнее. Где-то в глубине возникло и начало разгораться, превращая воду из непроглядно черной в зеленовато-прозрачную, туманное свечение. Вскоре оно набрало полную силу, превратившись в два круглых, как пара любопытных глаз, ярких световых пятна, и вдруг погасло. За мгновение до того, как это произошло, старший прапорщик успел разглядеть плавно поднимающееся из глубины темное веретенообразное тело и, как обычно, испытал при этом легкое волнение: ему, человеку сухопутному, выросшему в местности, где не было даже реки, это зрелище до сих пор было в диковинку.
Темная вода в центре бассейна забурлила, вспучилась горбом, расступилась и схлынула, оставив на поверхности черный стальной гриб командирской рубки. Гриб вырастал на глазах в плеске волн и пенных струях стекающей с него, хлещущей из каких-то отверстий, брызжущей во все стороны, глухо шумящей воды. Вслед за рубкой над поверхностью появилась верхняя часть корпуса с палубным настилом из дырчатого рифленого железа; винты коротко вспенили воду за кормой, над водой поплыл пахнущий соляркой сизый дым, и миниатюрная субмарина мягко привалилась черным мокрым бортом к сделанным из старых автомобильных покрышек кранцам.
Личный состав боевого охранения, появившись словно ниоткуда, занял позиции по периметру дока, десяток автоматов и противотанковый гранатомет нацелились на судно.
Впрочем, чуда, как всегда, не произошло, и, когда люк субмарины откинулся, из него показалась не штурмовая группа, а всего-навсего командир подлодки, наглядно знакомый Палею капитан-лейтенант. Водить с моряками личное знакомство охране запрещалось категорически, так что фамилии каплея старший прапорщик не знал и даже звание его узнал случайно: один из матросов, видимо забывшись, в его присутствии назвал командира товарищем капитан-лейтенантом. Видимо, матросику потом за это здорово влетело, потому что безымянный каплей, как и все его подчиненные, явно неспроста носил робу без знаков различия.
Ловко, как большая обезьяна, перемахнув с палубного настила своей лодки на отвесный трап, каплей в два рывка вскарабкался наверх и выпрямился на краю бассейна. Палей коротко козырнул; каплей козырнул в ответ, после чего они обменялись рукопожатием.
– Можно приступать? – спросил Палей.
– Приступайте, – коротко, резко кивнул подводник. – Забирайте их к чертовой матери, вся лодка провоняла этой падалью…
Отойдя в сторонку, он привалился задом к перилам ограждения (которые на его странном языке именовались леерами) и с видимым наслаждением закурил, демонстрируя полное презрение к здешним порядкам, установленным не для него.
Прапорщик кивнул водителю погрузчика, и тот запустил мотор. Бетонированная пещера дока наполнилась грохотом и треском выхлопов, в лучах прожекторов заклубился сизый дым. Стрела подъемника передвинулась правее, немного поерзала из стороны в сторону и опустилась. Укрепленная на тросе ременная сбруя скрылась в черной пасти открытого люка; со стороны это немного напоминало игру, в которой для победы нужно как можно точнее попасть привязанным к леске на конце удилища грузиком в горлышко бутылки.
Из лодки, придерживаясь рукой в рабочей рукавице за трос, выбрался бритоголовый морячок в застиранной брезентовой робе и стал на краю люка, глядя вниз. Корни волос у него были светлые, почти белые, а лицо и шея – кирпично-красные, обгорелые на солнце, из чего следовало, что парнишка либо новенький, либо недавно вернулся из отпуска. Палей ему позавидовал: сам он, как и его сослуживцы, не был в отпуске уже давненько, и счет этого «давненько» шел не на месяцы, а на годы. Все они здесь были иссиня-бледные, как покойники, но не замечали этого – по крайней мере, до тех пор, пока в поле зрения не появлялся кто-нибудь наподобие вот этого морячка. Подконвойные были не в счет, да и не родился еще, наверное, такой болван, чтобы им позавидовал, будь они хоть трижды загорелыми.
Матрос поднял кверху рукавицу, подавая интернациональный сигнал: вира! Двигатель погрузчика затрещал громче, замасленный трос начал наматываться на барабан, и вскоре из люка появился схваченный ременной сбруей продолговатый тюк из черной материи – вернее, не тюк, а мешок, вроде тех, в которые пакуют покойников на месте происшествия, только не пластиковый, а полотняный. Он висел строго вертикально; морячок придержал его, не давая раскачиваться, махнул рукой водителю погрузчика, стрела повернулась, и груз мягко опустился на бетон причальной стенки.
Здесь его уже ждали. Двое подконвойных в серых робах сноровисто уложили тюк на носилки, затянули привязные ремни, схватились за ручки, дружно оторвали ношу от земли и в сопровождении автоматчика быстро зашагали в сторону приемного отсека. Их место заняли двое других, тоже с носилками; подконвойные работали молча и быстро, с деловитой целеустремленностью муравьев, но без муравьиной толкотни и суеты. Над черной полоской воды между бортом субмарины и причальной стенкой уже покачивался новый продолговатый тюк. Это был рабочий материал, и, пока в нем не отпала нужда, с ним обращались крайне бережно, как с хрупким дорогостоящим оборудованием.