Беспокойный

Воронин Андрей Николаевич

– Ломать, конечно, нехорошо. Лучше бы, конечно, ключом… У тебя, случайно, не завалялся?

– Да откуда?! – возмутился Бородин.

– А ты поищи, – посоветовал Борис Иванович. – Чем черт не шутит – а вдруг?..

– Да не стану я ничего искать! По-вашему, я не знаю, что у меня в карманах есть, а чего нет?

– Ну, как хочешь, – пожал плечами Борис Иванович. Бородин покосился на него с недоверием и надеждой, а он невозмутимо продолжал: – Ты про закон всемирного тяготения слышал? Он гласит, что если взять человека за ноги и хорошенько потрясти, то все, что есть у него в карманах, вывалится и упадет на землю. Не полетит вверх или, скажем, в стороны, а вот именно упадет. С ускорением в девять и восемь десятых метра на секунду в квадрате. А

если потом разжать руки, человек тоже упадет и треснется своей упрямой башкой все об ту же землю. И с тем же ускорением. Так мне в школе объяснили. Правда, проверить это на практике я до сих пор как-то не собрался. Вот стою теперь и думаю: может, зря? Может, врут все про это самое тяготение? Ты как думаешь, человече?

«Человече» скривился, но перестал спорить и с огромной неохотой принялся рыться в карманах. Он предавался этому занятию довольно долго, как будто карманов в его костюме насчитывалось не меньше сотни и они были до отказа набиты всякой всячиной. Борис Иванович терпеливо ждал, поглядывая по сторонам и жуя сорванную во дворе травинку. Потом он демонстративно посмотрел на часы, и Бородин, поняв намек, вынул из кармана увесистую связку ключей.

– Может, из этих какой-нибудь подойдет, – неуверенно предположил он.

Рублев промолчал, языком передвинув травинку из правого уголка рта в левый.

Бородин принялся мучительно долго бренчать и царапать металлом о металл, один за другим пробуя ключи из кажущейся бесконечной связки. Борис Иванович ждал. Наконец Бородин отступил от двери и развел руками.

– Не подходит? – сочувственно спросил Рублев.

– Ни один не подходит, – подтвердил Алексей Иванович. – Я же говорил…

– Дай-ка, – потребовал Борис и, раньше чем Бородин успел опомниться, отобрал у него связку. Он быстро перебрал ключи, поглядывая то на них, то на замочную скважину, выбрал подходящий по конфигурации, вставил в замок и дважды повернул против часовой стрелки. – И чему вас только в школе учат? – притворно изумился он, распахивая дверь. – Прошу!

Данное приглашение сопровождалось совершенно неожиданной и весьма энергичной затрещиной, которая неумолимо и стремительно швырнула Алексея Ивановича Бородина в пахнущий сосновыми досками прохладный полумрак сеней. Он остановился, налетев на бревенчатую стену; почти в то же мгновение сильная рука сгребла его за шиворот, бесцеремонно развернула в нужную сторону и придала очередное ускорение. Алексей Иванович и охнуть не успел, как очутился на полу, почти на том же самом месте, где чуть меньше месяца назад лежал сбитый с ног лошадиной дозой психотропного препарата Сергей Казаков.

«Вот и познакомились», – подумал он, вспомнив, как бывший десантник обещал свести его с мировым мужиком – своим батальонным командиром. В силу весьма уважительных причин выполнить свое обещание Казаков так и не смог, но пресловутый комбат сделал это за него, самостоятельно отыскав Алексея Ивановича и сведя с ним знакомство куда более близкое, чем то, что было ему обещано. На поверку этот комбат оказался вовсе не тем добродушным и толстопузым мешком дерьма, каким представлял его Алексей Бородин: нрав у него был крутой, рука тяжелая, а главное, соображал он гораздо лучше, чем полагается отставному солдафону, у которого в мозгу всего одна извилина, да и та – след от околыша.

– Не перестанешь врать – покалечу, – пообещал Рублев, переступая порог комнаты. И Алексей Иванович, как и Николай Гаврилович Ездовой за несколько часов до этого, ни на мгновение не усомнился, что данная угроза – не просто фигура речи: этот, если обещал покалечить, покалечит обязательно. – Да, ничего домишко, – продолжал Комбат, озираясь по сторонам. – Чистенько, аккуратно. Только как-то неуютно. Вроде тут никто и не живет… И вещей хозяйских что-то не видать… Что бы это могло значить, а?

Он подошел к дверям спальни и заглянул туда, перешагнув при этом через Бородина, как через случайно очутившийся на дороге неживой предмет. Алексей Иванович опять живо припомнил сцену вербовки Казакова, и

ему подумалось, что все это может кончиться даже хуже, чем могло показаться вначале. – Откуда я знаю, что это значит? – с трудом приняв сидячее положение, болезненно прокряхтел он. – Может, ваш приятель за это время пять раз перепродал дом и укатил в теплые края. Никто ему этого не запрещал, и отчитываться передо мной он не обязан. Кто-нибудь купил этот дом – например, под дачу, потому здесь никто постоянно и не живет. Вот приедут сейчас хозяева, а мы с вами тут расположились, как у себя в гостиной…

– А мы извинимся, объясним, как сюда попали. Заодно и ключ вернем, а то, согласись, таскать в кармане ключ от чужого дома – это как-то некрасиво, – сказал Борис Иванович. Он подошел к печке, заглянул в под и поворошил кончиком кочерги невесомый белесый пепел. Бородин подумал, не хватить ли его по макушке тяжелым табуретом, пока он стоит спиной, но отказался от этой затеи: батальонный командир Казакова выглядел как человек, о голову которого можно без малейшего ущерба для его здоровья ломать кирпичи и гнуть стальные ломы. – Ну, чего расселся? – продолжал Рублев, вернувшись из короткой экскурсии на кухню. – Вставай, поехали.

– Куда?

– Да уж, конечно, не в Москву. Поговорим с соседями, в администрацию наведаемся, наведем справки. Это ж не котенок, а дом, объект недвижимости! Его просто так, без бумажной волокиты, не продашь. Да кому я объясняю, ты ж на этом деле собаку съел! Ну, вставай, вставай, хватит загорать, не на пляже. Помочь тебе?

– Нет уж, спасибо, я как-нибудь сам, – поспешно отверг предложение Комбата Бородин, который уже был по горло сыт его «помощью».

Он торопливо завозился на полу и встал, с трудом подавив болезненный стон: досталось ему крепко, и, судя по всему, это было еще далеко не все.

– Не понимаю, что ты так волнуешься, – говорил Борис Иванович, запирая дом. – Ты же ни в чем не виноват, правильно? А раз не виноват, то и бояться нечего. Я же не маньяк какой-нибудь, не охотник на риелторов, я просто за приятеля волнуюсь. Ты же знаешь, пил он сильно, а пьяного только ленивый не обидит. Вот я и беспокоюсь. Буду искать, пока не найду, но уже, конечно, сам, без тебя. Сейчас придем в здешнюю администрацию, там нам скажут: да, мол, был у нас такой московский гость, регистрировал право собственности. Пожил недельку, заскучал, продал дом и уехал. Может, даже адрес его новый дадут. И все! Я перед тобой извинюсь, компенсирую моральный и физический вред, отвезу домой, и больше ты меня не увидишь…

Продолжая многословно сетовать на Казакова, который вдруг, ни с того ни с сего начал внезапно и непредсказуемо менять место жительства, не ставя об этом в известность никого, даже старых фронтовых друзей, он подергал дверную ручку, сунул ключи в карман пиджака Алексея Ивановича и, как прежде, почти волоком, как малыша, не желающего идти в детский сад, за руку потащил Бородина к машине.

Его исполненные миролюбия речи Алексея Ивановича ничуть не успокоили: он-то знал, что влип, да так, что хуже некуда. Продолжительный срок тюремного заключения в этой ситуации представлялся не столько карой за совершенные грехи, сколько спасительной лазейкой, воспользоваться которой Бородин, честно говоря, уже почти не надеялся. О побеге нечего было и мечтать: основательно, без спешки обработанное пудовыми кулачищами тело ныло, как один сплошной ушиб, а шедший рядом мучитель двигался с плавной грацией крупного хищника, способного в три прыжка настигнуть и завалить даже самую быстроногую дичь. Спасти Алексея Ивановича могла только умелая ложь, но и на это было мало надежды: чертов отставник ничему не верил на слово и во всем хотел убедиться лично, своими собственными глазами. На документы с печатями и подписями ему было плевать так же, как и на самые многословные уверения; он допускал, что его приятель мог переехать в загородный дом, но желал лично побывать в этом доме и собственноручно проверить у приятеля пульс. И желания его высказывались в форме, заведомо исключающей возможность отказа…