Беспокойный
Шрифт:
А потом он взорвался, мгновенно превратившись в стремительно разрастающуюся серо-желтую тучу, из которой, бешено крутясь, разлетались во все стороны дымящиеся обломки, иные из которых были величиной чуть ли не с дом.
Задыхаясь и отплевываясь, оглушенный, наглотавшийся воды Борис Иванович вынырнул из воды. Над взбудораженной, как во время шторма, поверхностью моря, как над полем боя, рваными космами плыл дым, сквозь который дрожащим кроваво-красным пятном проглядывало солнце. С неба дождем сыпались камни и водяные брызги. Падая в море, камни шипели, как раскаленные пушечные ядра. Метрах
Потом в нескольких метрах от него вынырнул Подольский. Он помотал головой, разбрасывая воду, как садовый разбрызгиватель, огляделся, увидел Бориса Ивановича, махнул ему рукой и снова нырнул. В метре от мотоцикла, взметнув фонтан брызг, больше похожий на еще один небольшой взрыв, в море рухнул преизрядных размеров камень. Мелкие осколки продолжали дождем сыпаться с неба, и волнующаяся поверхность моря была рябой от сотен фонтанчиков. Борис Иванович поплыл к мотоциклу. Он знал, что ищет под водой Николай, и понимал, что это уже ни к чему.
Подольский снова вынырнул.
– Не могу найти, – отплевываясь, признался он. – Вот уж действительно, как в воду канул…
– И не надо, – взбираясь в седло, сказал Борис Иванович. – Может, так оно и правильнее. Где воевал, там и лег, как это испокон веков ведется. И, опять же, Захар его где-то тут же, рядышком, лежит. А вдвоем оно как-то веселее…
Подольский серьезно кивнул, не подозревая, как и Борис Иванович, какая кощунственная чепуха только что прозвучала. Еще один средних размеров булыжник, вернувшись из верхних слоев атмосферы, ударился о правый поплавок мотоцикла и отскочил, с плеском погрузившись в воду. Правильно поняв намек, Подольский вскарабкался в седло позади Бориса Ивановича, и Рублев молча повернул рукоятку, с места дав полный газ. Водный мотоцикл встал на дыбы и с ревом, волоча за собой пенные усы, устремился прочь от раз и навсегда изменившего конфигурацию скалистого берега.
Заложив руки в карманы просторных брюк, Борис Иванович неторопливо и бесцельно шагал по усеянному золочеными визитками наступившей осени тротуару. На бульварах шаркали метлами дворники, сметая листву в большие пестрые кучи, в воздухе ощущался горьковатый привкус осенней прели. В голове у Комбата слегка шумело, и он испытывал легкую, светлую грусть, частенько посещающую человека, пребывающего в состоянии, которое характеризуется неудобопроизносимым, но метким словечком «недоперепил».
Пил Борис Рублев сегодня не просто так, а по случаю. Они с Подольским выполнили данное когда-то Ивану Ильичу обещание вместе помянуть всех, чьи жизни забрал старый немецкий бункер, а заодно рассказать, чем кончилось дело. Делиться подобными воспоминаниями было не в правилах Бориса Ивановича, но старый командир торпедного катера имел на эту информацию полное, законное право: в конце концов, они втроем просто завершили то, что когда-то начал он со своими матросами.
Покинув квартиру старика, который в силу своего более чем преклонного возраста уже не мог тягаться с двумя дюжими десантниками
И теперь Борис Иванович с легким туманом в голове и светлой грустью на сердце брел куда глаза глядят по одевшимся в золото московским бульварам. Потом, будто вспомнив что-то или проснувшись, остановился и огляделся по сторонам, пытаясь понять, куда это его занесло.
Прямо перед ним был дом, в котором когда-то жил Сергей. Задрав голову, Борис Иванович отыскал взглядом окна его квартиры. Одно из них было открыто. На подоконнике, придерживаясь за раму и напоминая чудовищно раскормленного воробья, сидел на корточках подполковник ФСБ Михайлов – уже не в своеобычных шортах, а в тренировочных шароварах с широкими лампасами, подозрительно похожими на генеральские. Подполковник мыл запорошенное известковой пылью окно – разбрызгивал из распылителя моющее средство и усердно возил по стеклу скомканной газетой. Газета издавала характерный скрип, с которым странно гармонировал доносившийся из глубины квартиры визгливый, истеричный женский голос, на чем свет стоит костеривший «жирного дармоеда» и «пузатого алкаша». Михайлов не огрызался и даже избегал смотреть в ту сторону. Приглядевшись, Борис Иванович рассмотрел у него под глазом хорошо заметный даже отсюда, с тротуара, синяк. «Вот везет человеку, – подумал он с сочувствием. – Перманентный бланш, прямо не синяк, а родимое пятно, впору с ним на паспорт фотографироваться…»
Его давно тянуло в этот двор – зачем, он и сам не знал. Уж конечно, не затем, чтобы выдворить подполковника с семейством из квартиры Сергея: теперь, после смерти законного владельца, это было практически невыполнимо, а главное, никому не нужно. Просто хотелось то ли напоследок в чем-то разобраться, то ли отдать какой-то последний долг, то ли просто постоять здесь, глядя на окна, за которыми когда-то жила счастливая молодая семья капитана ВДВ Казакова…
Борис Иванович вдруг сообразил, что если Михайлов нечаянно повернет голову и посмотрит вниз, то непременно увидит его – своего давнишнего недруга, стоящего с руками в карманах под окном и в упор разглядывающего его с самым хмурым и многообещающим выражением лица. «Еще испугается, чего доброго, – подумал Рублев, – разнервничается, начнет придумывать себе всякие ужасы. А ужасов ему, похоже, и без меня хватает…»
Отвернувшись от окна, из которого под аккомпанемент елозящей по стеклу газеты по-прежнему сплошным потоком неслись хлесткие эпитеты, Борис Иванович закурил и неторопливо зашагал прочь, сам не зная, разобрался в чем-нибудь или нет, но тем не менее чувствуя какое-то облегчение. Впереди показалась вывеска кафе, и он немного ускорил шаг, неожиданно ощутив жажду и острое желание спокойно, без свидетелей и посторонних вспомнить и поименно помянуть всех, кто когда-либо уходил плечом к плечу с ним в свой последний бой. Их было много, но Борис Иванович не сомневался, что сумеет вернуться домой на своих ногах.
Ну а если и нет – что с того?