Бессердечная Аманда
Шрифт:
Следствием ее жадности стало то, что наша еда напоминала тюремную – была такой же дешевой, скудной и невкусной. Пока в хлебнице валялась хотя бы одна корка – пусть даже твердая, как цемент, новый хлеб мы не покупали. Если мне хотелось съесть нормальное яблоко, я должен был сначала убедиться в том, что в корзинке нет яблока похуже, которое нужно съесть в первую очередь. Что касается нашего питания, то у нас с ней получался разный уровень жизни, так как я вынужден был удовлетворять свою потребность во вкусной и здоровой пище тайком, в редакции, возле уличных лотков или в ресторане. Мне это было досадно, мне вовсе не хотелось лишать ее чего бы то ни было, но я вынужден был делать это, чтобы не отощать. Странно, но у нее ни разу не родилось подозрение в том, что я добываю себе на стороне все, чего лишен дома. Она ни разу не удивилась тому, что я гораздо упитанней,
Я не знаю, есть ли смысл прибегать в нашей защите к помощи ее родителей, это вы решайте сами. От тестя проку мало, он скорее наш противник. Он ничего не имеет лично против меня, я уверен в этом, просто ему был бы одинаково ненавистен любойна моем месте, любой, кто уведет у него его дочь. Он привязан к ней, как висельник к веревке. Его бесит то, что она уже не маленькая девочка, для которой он единственный и непререкаемый авторитет. При этом у нас с ним были отличные предпосылки для полного взаимопонимания: он был ватерполистом, а я знаю толк в водном поло; он стоматолог, а у меня самые лучшие зубы из всех, какие он когда-либо видел. Он любит Аманду, я тоже любил ее до последнего времени. Однажды он попросил меня зайти к нему в поликлинику, он хотел сделать гипсовый слепок с моих зубов – просто так, из радости созерцания чего-то здорового и красивого. Его зовут Тило Цобель. Мне кажется, он будет рад, если Аманда уйдет от меня, тогда она вновь окажется для него в радиусе досягаемости. Для него просто невыносима сама по себе мысль о том, что кто-то может иметь больше прав на нее, чем он.
Иначе дело обстоит с ее матерью: она настроена по отношению ко мне благосклонно. Я не стану утверждать, что она имеет что-то против собственной дочери, но она видит во мне хорошего зятя и считает, что Аманде лучше жить сомной в мире и согласии, чем отравлять мне жизнь. У меня, конечно, нет никаких письменных свидетельств этому, но именно так, и никак иначе, я могу истолковать многие ее взгляды и вздохи. Она непредвзятый и очень симпатичный человек, я говорю это не только потому, что она меня любит. Кстати, она еще и весьма интересная женщина, внешности которой могли бы позавидовать многие. Я не хотел бы распространяться на эту тему, но бывали минуты, когда я искренне жалел о том, что не могу дать волю своим чувствам. И, боюсь, об этом сожалел не только я. До того как я узнал ее, я и представить себе не мог, что женщина под пятьдесят способна так волновать фантазию молодого мужчины. Вначале пятидесятых она была известной пловчихой, разумеется под своим девичьим именем, – свободный стиль и на спине. В бассейне же она встретила и своего ватерполиста. Когда мы с ней познакомились, я уже работал в спортивном отделе редакции. Перед своим визитом к родителям Аманды я заглянул в архив и потряс будущую тещу тем, что знал на память ее лучшие спортивные результаты.
Ее положению в собственной семье трудно позавидовать: при любых конфликтах и разногласиях она оказывалась в меньшинстве. У Тило Цобеля она давно уже не вызывала никаких чувств, кроме раздражения. Что бы она ни говорила, он хмурил брови и бормотал что-нибудь не очень почтительное. Да и на Аманду она действовала как красная тряпка на быка. Я еще никогда в жизни не наблюдал такой агрессивности дочери по отношению к собственной матери. Я не знаю, как развивались их отношения до меня. Аманда – мягко выражаясь, очень сдержанная рассказчица. Однако, если я правильно понял, ее не устраивают в матери две вещи: во-первых, она считает ее чересчур холодной и рассудочной (у меня на этот счет совершенно иное мнение), а во-вторых, она называет ее политические взгляды «раболепием».
То, что я скажу сейчас, мне, признаться, не очень хотелось бы говорить, и я отдаю себе отчет в серьезности значения данного факта: у Аманды ярко выраженная и какая-то, я бы сказал, роковая склонность к политическому инакомыслию. Все кружки, в которых ругают правительство, притягивают ее как магнит. Она терпеть не может людей, чьи взгляды совпадают со взглядами правительства. Смириться с такой инфантильной и всегда заранее известной позицией тем более трудно, что Аманда постоянно провоцирует окружающих. Как вам и самому известно из вашей практики, иногда человек просто вынужден отрицательно реагировать на подобные провокационные речи. А если человек – кадровый партийный работник, как мать Аманды, то он по долгу службы обязан пресекать антиправительственные выпады.
Однако вернемся к существу дела. Каждый раз, как только я пытаюсь заговорить с ней об условиях развода, она выходит из комнаты. Даже странно, насколько раздраженно и судорожно она на это реагирует, – как будто это я расторгаю наш брак, а не она. Однажды мне все же удалось прокричать ей вслед свои требования, те немногие требования, на которых я настаиваю, и я просил ее изложить свои условия. Единственным ответом на это была странная фраза: «Потерпи, твой сюрприз от тебя никуда не убежит!» Что она хотела этим сказать – ума не приложу. Я знаю лишь одно: Аманда не любит расточать пустыеугрозы.
Хотя я не чувствую за собой никакой вины, на душе у меня тревожно. Меня мучает вопрос: какие такие тайные козыри она может мне предъявить? Вполне вероятно, что во время нашей совместной жизни мне доводилось случайно – и, конечно же, не слишком часто – самому делать какие-нибудь необдуманные политические высказывания. Невозможно же четыре года контролировать каждое свое слово. Может быть, она имела в виду именно это? Может, она хочет очернить меня перед судом? Честно говоря, мне трудно себе это представить по многим причинам. Во-первых, Аманда – не доносчик. Во-вторых, именно в те минуты, когда я мог делать подобные высказывания, мы бывали с ней особенно единодушны. В-третьих, как раз именно в этом отношении она сама более чем уязвима – свидетелей ее неблагонадежности хоть отбавляй.
Единственная тема, которая может таить опасность для меня, – это женщины. Я признаю, что время от времени нарушал супружескую верность. Я говорю это не с гордостью, но в то же время без особых угрызений совести. Чего-чего, а соблазнов в моей жизни всегда было больше чем достаточно – в редакции, во время служебных поездок, в ресторанах и кафе. Моя энергия нужна мне для более полезных целей, чем постоянная защита от улыбок хорошеньких женщин. Впрочем, я не хочу, чтобы у вас создалось впечатление, будто я воспринимал эти маленькие, а иногда и не очень маленькие приключения как своего рода испытания или удары судьбы. Нет, они меня всегда радуют, и, если бы их не было, мне бы их не хватало, я бы в конце концов сам стал искать их. Что есть, то есть: каждая женщина для меня – неведомый материк с нехожеными тропами, загадочными, фантастическими ландшафтами, погасшими вулканами, готовыми в любую минуту взорваться огненной лавой, – одним словом, приключения, без которых моя жизнь была бы гораздо беднее.
Если я говорю, что Аманда могла бы загнать меня в угол именно с помощью этой темы, то теоретически это возможно, практически же – исключена. Она ни о чем таком и не подозревает. С самого первого дня нашей семейной жизни я строго следил за тем, чтобы она ничего не узнала. И не только из страха, как вы, может быть, думаете, но и из уважения к ее женскому самолюбию. Если даже она когда-нибудь что-нибудь и заподозрила, то не подала виду, а поскольку я никогда не поверю, что женщина способна годами игнорировать измены мужа, то я считаю маловероятным, что ей что-нибудь известно. Стало быть, мои прыжки в сторону с точки зрения здоровой человеческой логики вряд ли могут быть ее тайным козырем, а ничего другого мне в голову не приходит, и я не знаю, что мне и думать.
Однажды Аманда, получив задание сделать какой-то репортаж, уехала на несколько дней, что случалось довольно редко. Обычно она предпочитала сидеть у себя в комнате и заниматься более высокими материями: она, как выяснилось, писала рассказы или какой-то радиоспектакль, о чем я узнал, по ошибке вскрыв письмо из «Голоса ГДР», содержавшее отказ. Одним словом, Аманды не было дома, и я подумал, что было бы непростительным расточительством упускать такую возможность. В то время у меня как раз начиналась веселая история с одной коллегой из «Берлинер цайтунг». За все время, прожитое с Амандой, ни одна интрига не казалась мне такой соблазнительной, как эта. Вероятно, из-за серьезных преград, которые приходилось преодолевать. Я пригласил даму к себе домой, потому что она тоже была замужем, а в отель идти отказалась.