Бессильные мира сего
Шрифт:
– Вадим уходит. Проводите его, пожалуйста, Робин.
Он уменьшил газ под кастрюлькой и пошел провожать. Вадим уже натягивал серые свои отсырелые кеды, упершись задом в стену, лицо у него от неудобной позы было красное, он пыхтел, но не выглядел ни жалким, ни убитым. Более того - он выглядел довольным. И слава богу. К черту подробности! Жертв и разрушений нет - о чем еще может в этом мире мечтать мирный обыватель, не претендующий на управление историческими процессами?.. И все-таки он не удержался.
– Ну? Поговорили?
– Если можно так выразиться, - отвечал Вадим, с трудом разбираясь, где у штормовки зад, где перед,
– И что он тебе сказал?
– Напоследок?
–
– "Ты обрел мой костный мозг".
– Понятно. А перед этим было объявлено: "Время настало. Почему бы тебе не сказать, чего ты достиг?".
– Да, что-то в этом роде. Только он никому не говорит "ты". Даже мне.
– Это не он. Это Бодхидхарма. Мы последнее время увлекаемся дзэн буддизмом.
– Да, как и вся страна побежденного социализма...
Они уже стояли у решетки, и Роберт гремел ключами, отпирая калитку. Когда калитка отворилась, он процитировал:
– "Наконец дошла очередь до Хуй-кэ. Он почтительно поклонился и молча застыл. Учитель сказал: "Ты обрел мой костный мозг"..." Ты тоже почтительно поклонился и молча застыл?
– Нет, - сказал Вадим, - нажимая кнопку лифта.
– Я сказал ему, что рожа исчезла.
– И что же это означает?
– Что я повернул ее. Трубу большого диаметра. Он откровенно сиял. Он был горд.
Роберт признался:
– Ни хрена не понимаю. Но я рад за тебя, Хуй-кэ. Рад, что у тебя, наконец, захорошело, Хуй-кэ.
– Не выражайся!
– сказал Вадим и шагнул в кабину.
* * *
...Пока он шел к станции метро "Московская", пока шарил по карманам, наскребая на билет (все деньги куда-то вдруг провалились, в какое-то совсем уж незапомнившееся "никуда"), пока спускался по эскалатору (бегом, как в далеком детстве, с риском для себя и окружающих, под тревожные возгласы и окликания забеспокоившейся дежурной внизу), пока ждал поезда в мокрой толпе и пока ехал, стиснутый мокрой толпой в позе смирно-руки-по-швам, - все это время он заставлял себя не думать и все равно думал: "Как? как я это сделал? или оно сделалось само? или ничего не сделалось, а я просто с ума съезжаю от страха?.." Почему-то ему было ясно, что искать понимания: "как?" - не надо. Это неполезно. Это даже опасно. Кто-то предупредил меня об этом еще раньше. Кто-то из наших... Кто? Правильно, давай лучше вспоминать: кто это был такой, умненький-разумненький Буратино, кто сказал мне: "Брось, не мучайся, это либо произойдет само собой, либо не произойдет совсем..." Никак не вспоминалось, кто это был, хотя сохранились в памяти и интонация, и уверенный взгляд: "...а тогда мы тебя прикроем". За последний душный и тошный месяц много было сказано уверенных слов и сделано самоуверенных утверждений, но запомнился почему-то только один этот разговор - может быть, потому, что ему предлагалось ничего не делать, а только спокойненько плыть по течению. В сторону Стикса...
Перед родной парадной, под самым оранжевым фонарем, стояла знакомая "копейка", грязная словно мусорный контейнер. И из нее уже торопливо выкарабкивался возмущенно глядящий Матвей, и вот уже знаменитый возмущенно-недоуменный вопрос прозвучал:
– Ты где был!?
– Пиво пил, - ответил Вадим немедленно и сам же засмеялся - так ловко все это получилось, но тут ему стало не до смеха: Матвей, оказывается, не просто так здесь стоял, его поджидая, он рвался к нему в дом, он хотел присутствовать, охранять, наблюдать и вообще держать ситуацию под контролем.
Не надо под контролем, попытался втолковать ему Вадим. Все уже устроилось. Все о'кей... "Но позволь! Мы же договорились... Тенгиз же ясно сказал!.." Да, в интимные отношения я вступал с твоим Тенгизом! Не надо вам меня больше охранять, можете вы это понять?.. "Как это так-не надо?.." А так: вольно, р-р-разойдись! Нет, Матвей этого понять не мог. Он, потерявши Вадима из виду, полдня мотался по улицам, чуть ли не в морги уже звонил, переполошил всех знакомых, побывал в двенадцати злачных местах и местечках, а потом еще торчал добрый час здесь, под фонарем, ожидая неведомо чего... Не мог он теперь поверить, что все труды его пропали напрасно.
– Дурак, - сказал ему наконец Вадим.
– Можешь ты хотя бы понять, что ко мне женщина должна прийти сейчас? На хрен ты нам с ней нужен, спрашивается?
– Какая еще женщина?
– спросил подозрительный Матвей.
– Людмилка. Помнишь Людмилку? Манекенщицу?
– Помню Людмилку, - признался Матвей, все еще пребывая в тисках страшных подозрений, но уже значительно помягчев.
– Я ей еле дозвонился, договорились на сейчас, неужели не понятно?
– Что-то ты не очень сейчас похож на Дон Жуана, - сказал Матвей, сверля его прокурорским глазом.
– Это почему еще? На что ты намекаешь? Очень даже похож. И не порти мне удовольствие, пожалуйста. Вали отседова.
В конце концов удалось отвязаться. Вадим взбежал по лестнице, отпер дверь в квартиру и - остолбенел на пороге. Он совсем забыл, что вытворял здесь двое суток назад, и на мгновение в панике вообразил, что это ОНИ побывали тут, - мстительные и злобные, как гарпии, подлые и беспощадные. Паника была внезапна и сокрушительна, словно взорвалось что-то у него внутри, он чуть не упал - ноги подкосились, но тут же очухался и все вспомнил. Прошел в комнату, поднял и поставил (среди хаоса и мусора) перекосившийся торшер (мамин любимый), огляделся, осторожно ступая по разбросанному, прошел к окну, выглянул сквозь задернутые тюлевые занавески.
Матвей отнюдь не уехал, он все еще стоял возле своей мусоровозки задрав голову, глядел на его окна. Этот не уедет, нет. Этот не уедет никогда. Он будет терпеливо ждать, чтобы проверить: прибудет ли названная Людмилка, когда прибудет, одна ли, на какое время?.. Урюк под контролем...
Он огляделся, нашел телефонный шнур, проследовал вдоль него до аппарата, погребенного под старыми журналами "Знание - сила" вперемешку с папками с рукописями, набрал номер. (Телефон - на удивление - работал.) Людмилкин хриповатый голосок произнес высокомерно: "Вы разговариваете с автоответчиком. Оставьте сообщение после короткого сигнала". Короткий сигнал прозвучал, но Вадим не стал оставлять никакого сообщения. Да подите вы все в жопу! Он шваркнул трубкой по аппарату, поднялся с корточек и еще раз огляделся. Жуть! Срам! Мерзость запустения!.. Ненавижу... Он был по натуре своей аккуратист и терпеть не мог любого беспорядка. Может быть, именно поэтому, напившись и потеряв человеческий облик, он всегда такой отвратительный беспорядок учинял. По принципу доктора Джекила, он же мистер Хайд... Спасибо, что хоть полы не заблевал в расстройстве чувств при потере личности...
Добрый час он старательно, скрупулезно и даже с неким сладострастием убирал авгиеву конюшню, Матвей внизу, видимо, утомившись ждать (а также, видимо, вспомнив о наличии второго входа на лестницу - со двора), уехал наконец. Когда Вадим покончил с разбросанными журналами, поднял и поставил на место книжную стенку, Матвей позвонил и осведомился, как он там. На вершине блаженства, ответил Вадим. "Точно?" - "Абсолютно".
– "Имей в виду, - сказал Матвей, - я все время дома и машина под парами. Если что - так сразу!.." - "А как Тенгиз?" - "Он тоже под парами", - сказал Матвей. "Спасибо, ребята, но, ей-богу, ничего больше не надо, - сказал Вадим.
– Все устроилось". "Как?" - спросил Матвей. "Само собой", - ответил Вадим. "Но если все само собой устроилось - еще чудесней!" - процитировал Матвей и повесил трубку.