Бесславные дни
Шрифт:
– А я никому и не мешал, - с достоинством произнес Угаки и тоже отправился к краю полосы.
Адмирал Ямамото запрокинул голову и рассмеялся. Вот, теперь, получив желаемое, он выглядел довольным. Он склонил голову набок и изучающе посмотрел на Гэнду.
– У вас всё хорошо, коммандер? Выглядите каким-то осунувшимся.
Гэнда смущенно прикусил нижнюю губу. Он и не думал, что это так заметно.
– Я... в порядке, господин, - соврал он, а затем начал кашлять.
– Проблемы с легкими последнее время. Но ничего страшного.
– Вам
– Я схожу, господин. Как только победим американцев.
– Раз вы чувствуете себя достаточно хорошо, что можете помочь нам громить их, тогда ладно. Если будете валяться в койке, Империи вы ничем не поможете.
– Да, господин. Я понимаю. Я буду сражаться.
– Гэнда понимал, что пытался убедить не столько адмирала Ямамото, сколько самого себя. Пару раз он едва не отправился к врачу, несмотря на предстоящие дела. Но, что бы ни тревожило его грудь, боль отступила и он снова в строю.
Появился офицер в звании подполковника, командовавший аэродромом Уиллера. Он поклонился сначала Ямамото, затем Угаки.
– Большая честь встречать вас здесь, господин, - обратился он к командующему объединенным флотом.
– Вы окажете мне ещё более высокую честь, отужинав сегодня в моей компании.
– Боюсь, не получится, - ответил Ямамото и лицо армейского офицера тут же осунулось. Ямамото сделал всё возможное, чтобы подполковник не воспринял отказ, как личное оскорбление.
– Мы с начальником штаба немедленно отправляемся на флагман, как только нам предоставят пилотов. Американцы ждать не станут.
Перед лицом такой непримиримой верности долгу, подполковник произнес единственно возможную фразу.
– Так точно, господин.
Гэнда же испытал облегчение. По крайней мере, Ямамото не намеревался лететь на "Акаги" самостоятельно. Взлетать он умел, но Гэнда не был уверен, что адмирал сможет сесть на палубу авианосца.
– И выдайте самолет коммандеру Гэнде. Его помощь будет нам очень кстати.
– Я всё сделаю, господин, - заверил его подполковник. Он взглянул на Гэнду и в глазах его читалась мысль: "Да, кто ты, вообще, такой?". Гэнда не стал его просвещать.
Через полчаса адмирал Ямамото и вице-адмирал Угаки летели на север. Ещё чуть позже подполковник раздобыл для Гэнда ещё один "Аити" и пилота. Он до сих пор не понимал, кто такой этот Гэнда и чем заслужил такое отношение к себе со стороны самого знаменитого офицера всех японских вооруженных сил. Гэнду, которого результаты работы волновали гораздо сильнее почёта, это полностью устраивало.
А, вот, полет его не устраивал. Чем дольше он летел, тем сильнее нарастало беспокойство в груди. Он попытался подавить боль силой воли, но ничего не вышло. Коммандер вцепился в кресло бомбардировщика и замер без движения. Когда бомбардировщик нырнул на палубу авианосца и сел, он с трудом сдержал стон.
Чтобы выбраться из кокпита, пришлось приложить все силы. Он спустился на палубу и выпрямился, качаясь. Капитан Каку, который пришел с мостика, чтобы его встретить, оглядел его и бросил:
– Идите
– Я в порядке, господин, - вяло запротестовал Гэнда.
– В лазарет. Это приказ, коммандер.
– Тон Каку не подразумевал никаких пререканий. Гэнда отсалютовал и подчинился.
Доктор носил очки с круглыми линзами, как у премьер-министра Тодзё. Он послушал его сердце и дыхание.
– Сожалею, коммандер, но у вас пневмония, - заключил он.
– Очень хорошо, что вы ко мне зашли. Вам необходим постельный режим.
– Но я не могу!
– воскликнул Гэнда.
– Надо, - настойчиво произнес врач.
– Погибнуть во славу Императора - это одно. А умереть из-за микробов - совсем другое. Успокойтесь, всё будет хорошо. Если не успокоитесь, пользы стране вы не принесете.
– Но...
– Коммандер Гэнда оказался слишком измотан, чтобы спорить. Он подумал, что некоторым образом, его состояние подтверждало диагноз доктора. Гэнду отправили в стационар. Он лежал на металлической койке и смотрел на выкрашенный серой краской потолок. Разве за этим он летел на "Акаги"?
Джим Петерсон взглянул на собственные руки. Мозоли, которые он натер, начав работать, превратились в желтые потертости. Руки его больше не тревожили. Эту тревогу заменила строгая диета вкупе с тяжелыми дорожными работами.
Проблема в том, что основной частью этой диеты была именно работа. Что бы там япошки ни обещали, трудовые отряды они кормили совсем не лучше тех, кто остался в лагере Опаны. Что с того, что американские военнопленные голодают? Это их проблемы.
Но даже нехватка еды не была главной проблемой Джима. Если не эта сучара, он не знал, что могло быть этой проблемой стать. Необходимость быть уверенным, что никто из их отряда, в особенности, Уолтер Лондон, не побежит в сторону леса, занимала все его мысли. Этому мужику не было никакого дела ни до кого, кроме себя. И все это понимали.
– Он нас всех убьёт, ты в курсе?
– сказал Горди Брэддон, пока они все вместе закидывали землей воронку на дороге к казармам Скофилда.
– Он нас всех убьёт, но это ещё не самое страшное. А знаешь, что самое страшное?
– Зависит от того, к чему ты ведешь, - задумчиво ответил Петерсон.
– Может, ты ведешь к тому, что его поймают и пристрелят вместе с нами. А возможно, ты хочешь сказать, что он не просто хочет всех нас убить, а ещё и посмеяться над нами.
Рядовой уставился на него.
– Бля, капрал, ты мои мысли, что ли читаешь?
– Да любой здесь прекрасно видит, что собой представляет этот Лондон. Он выгребает из кружки слепого всю мелочь, а затем, на случай, если за ним кто-нибудь наблюдает, кидает туда одну монетку.
– Очень тихо Джим добавил.
– Аккуратнее, он может подслушивать.
Горди Брэддон огляделся.
– Извини, но не думаю, что он нас слышит.
– Ладно.
– Петерсон тоже огляделся, но более внимательно.
– Да, ты прав. Не надо мне пенять за излишнюю подозрительность.