Бессмертная любовь (Нет голода неистовей)
Шрифт:
Жаркое дыхание Эммы касалось его кожи там, где только что были ее губы и зубы. Она лизнула это место в тот момент, когда он ввел палец в ее узкое влагалище, а потом с тихим стоном потерлась щекой о его щеку.
– Все кружится, – прошептала она.
Лахлан почувствовал вину, но, понимая, что это им необходимо, был намерен двигаться прямо к цели, послав в тартарары все последствия.
– Раздвинь коленки. Обопрись на мою руку. Эмма послушалась.
– Мне больно, Лахлан!
Ее голос стал грудным и невероятно возбуждающим. Она застонала,
– Я могу тебе помочь, – с трудом выговорил он, расстегивая брюки свободной рукой и освобождая свой член, который оказался прямо под ней. – Эмма, мне нужно… войти в тебя. Я сейчас посажу тебя на меня.
Он опускал ее бедра все ниже и ниже. «Осторожнее. Первый раз. Такая узкая!»
– А потом я стану любить тебя, и боль пройдет, – пообещал он, двигая губами по ее соску.
В тот момент, когда он уже готов был соприкоснуться с ее влагой, когда ощутил ее внутренний жар, она вдруг стремительно дернулась и отскочила к изголовью кровати.
Он раздраженно зарычал и рванул ее обратно, так что она снова начала колотить его – на этот раз по плечу.
– Нет! Что-то не так! – Она прижала ладонь ко лбу. – Голова кружится!
«Верни зверя в клетку!» Он дал ей клятву, что не станет прикасаться к ней против ее желания. Но рубашка едва прикрывала ее, красный шелк дразняще струился по белым бедрам, ее соски набухли… Он не мог выровнять дыхание… Он так ее хотел…
Снова зарычав, Лахлан резко перевернулся. Эмма попыталась встать, но он удержал ее – и открыл упругие, идеально женственные ягодицы.
Со стоном он опустил на них руку – это был не шлепок, а скорее просто энергичное лапанье. С момента их встречи он заставлял себя каждый день кончать под душем. Остро ощущая аромат ее тела, сохраняя в ладонях тепло ее кожи, он неизменно делал это невероятно мощно.
Эмма ахнула, когда он начал тискать ее. Ему придется удовлетвориться этим.
«Пора в душ».
Эмма все еще ощущала прикосновение его ладони. Это не было ни ударом, ни шлепком. Скорее – помоги ей Фрейя! – это был невероятно приятный массаж.
Что с ней творится? Почему она начала думать настолько по-другому? По ее телу прокатился приступ дрожи – и она застонала. «Зверь в клетке»? Кажется, он сказал ей именно это. Ну так зверь только что высунул лапу из клетки и хлопнул ее по ягодицам. Это было властное мужское прикосновение, от которого Эмме захотелось растечься лужицей и из-за которого она стала тереться о постель.
Желание ласкать свое интимное место было мучительно сильным. Ей хотелось вымолить у него разрешение оседлать его. Ее тело судорожно дергалось, пока она боролась с его требованиями.
Ожерелье, которое Лахлан надел на нее, правильнее было бы называть ошейником, с которого ей на грудь спускались золотые нити и драгоценные камни. Оно ощущалось как немалая тяжесть и казалось эротичным и запретным. Когда Эмма двигалась, подвески качались и щекотали ей соски.
Что-то в этом ожерелье
Сегодня он что-то с ней сделал. Кровать кружилась, а ей почему-то хотелось… смеяться. А еще она постоянно водила руками вниз и вверх по своему телу. Когда к ней приходили мысли, они были ясными, но мягкими и замедленными.
Она не знала, как долго сможет вытерпеть его прикосновения, не умоляя о большем. Уже сейчас с ее языка готова была сорваться просьба: «Пожалуйста!»
Нет! Она и так не похожа на всех остальных в ковене: наполовину ненавистный враг, слабая по сравнению с тетками…
А если робкая валькирия вернется домой, тоскуя о своем оборотне?
Какое отвращение и разочарование они будут испытывать! Какая боль отразится в их взглядах! И потом она считала, что если сдастся, то между ней и Лахланом не останется никакой преграды. Достаточно только уступить, прошептав «пожалуйста!». А если она сдастся, то не вернется домой. Никогда. Она опасалась, что он обладает способностью заставить ее забыть о том, почему ей вообще могло захотеться уехать.
Кровать закружилась еще безумнее. Эмма нахмурилась, внезапно догадавшись, в чем дело.
Он ее напоил!
Этот подонок напился, чтобы она сама… когда будет пить… Ох, вот сукин сын! А она даже не догадывалась, что такое возможно!
Она заставит его за это заплатить. С какой стати он решил так ее провести? Ему нельзя доверять. Он сказал, что не будет лгать, – но она видит, что это тоже нечестно.
В прошлом она просто послушно приняла бы это, смиренно посчитала, что это просто очередной случай, когда ее желания и чувства игнорируют. Но теперь она не станет этого делать. Лахлану нужно преподать урок. Ему нужно понять, что в какой-то момент этих последних семи дней она превратилась в существо, с которым шутки плохи!
Когда она облизала губы в тринадцатый раз после его ухода, у нее возникла туманная идея.
Хитрая, нехорошая идея. Она смущенно огляделась, как будто кто-то мог подслушать ее мысли. Если он хочет вести грязную игру, если он готов бросить ей эту перчатку, то она ее подхватит…
Она может это сделать. Проклятие! Она может быть злобной, может!
Ей смутно вспомнилось, что когда она была маленькая, она спросила у тети Мист, почему вампиры такие нехорошие. Тетка ответила: «Потому что такова их природа». И теперь Эмма пьяно ухмыльнулась.
Пора стать ближе к природе.
Эмму разбудил телефонный звонок. Ни один телефон за всю историю существования этого вида связи не был настолько противным. Ей захотелось сплющить его кувалдой.
Она с трудом разлепила глаза и повернулась в своем гнездышке из одеял. Лахлан встал с кровати и, хромая, подошел к телефону.
Она протянула руку и провела ладонью по нагретому покрывалу. Он лежал там, растянувшись на неразобранной постели. Он смотрел, как она спит?
Лахлан взял трубку и, немного послушав, сказал: