Бессонница (др.перевод)
Шрифт:
Она опять принялась за вязание, и ее пальцы почему-то тоже казались красными. Ральф решил, что это просто такой свет. Или может быть, краска на пряже была нестойкой и испачкала его пальцы.
Его пальцы?! Что за идиотская оговорка. Ее пальцы.
Вот только…
В уголках ее рта топорщились маленькие кустики волос. Длинных волос. Достаточно мерзкое зрелище. И непривычное. У мамы не было никаких усов. Это что-то новенькое.
Новенькое? Новенькое? Ты о чем вообще думаешь? Она умерла через два дня после того, как в Лос-Анджелесе застрелили Роберта Кеннеди, так что, Бога ради, в ней может быть нового?
По
Она вновь опустила спицы на красный платок – странный сияющий красный платок – и подняла руку, не давая ему договорить.
[Никаких мне «мам», Ральф… просто послушай меня. Не лезь в это дело! Уже поздно метаться и вмешиваться, уже поздно. Ты только все испортишь.]
Голос был правильным, но лицо было неправильным, и чем дальше, тем больше. Наверное, дело было в ее коже. Гладкая, без морщин, кожа была предметом законной гордости Берты Робертс. Кожа этого существа была грубой… даже больше, чем грубой. Она была как бы чешуйчатой. И по бокам шеи шли два каких-то нароста (может быть, это были жабры?). При взгляде на них какое-то ужасное воспоминание
(убери ее от меня, Джонни, пожалуйста, УБЕРИ)
возникло где-то в глубинах сознания. И…
Кстати, ее аура. Где ее аура?!
[Не думай о моей ауре и не думай об этой старой шлюхе, с которой ты тут таскаешься… хотя, могу поспорить, Каролина уже вертится у себя в гробу, как пропеллер.]
Рот женщины
[не женщины – это тварь, а не женщина]
в кресле-качалке больше не был маленьким. Нижняя губа разрасталась буквально на глазах – раздувалась в стороны и вниз. Сам рот продолжал глумливо усмехаться. Как-то очень знакомо.
[Джонни, оно кусается, оно КУСАЕТСЯ!]
Что-то ужасно знакомое было в этих усах, что топорщились над уголками рта.
[Джонни, глаза… пожалуйста… его глаза, черные…]
[Джонни тебе не поможет, мой мальчик. Он не помог тебе тогда и не сможет помочь сейчас.]
Конечно, не сможет. Его старший брат Джонни умер шесть лет назад. Ральф нес гроб на похоронах. Джонни умер от сердечного приступа, возможно, это было дело Случайности, как и у Макговерна, и…
Ральф посмотрел налево, но кресло пилота и кабина уже исчезли, как и Эд Дипно. Ральф видел старую плиту, на которой мама готовила в те времена, когда они жили на Ричмонд-стрит (она никогда не любила готовить и потому готовила плохо), и открытую дверь в столовую. Он увидел их старый обеденный
Но это неправильно, подумал Ральф. Все это неправильно. У нее в доме никогда не было роз… у нее была аллергия почти на все, что цветет, и на розы в особенности. Если рядом были розы, она начинала чихать, как ненормальная. Единственные букеты, которые она могла держать в доме, были индейские, и в них не было никаких цветов, только осенние травы и листья. Я вижу розы, потому что…
Он опять посмотрел на существо в кресле-качалке, красные пальцы которого теперь срослись и подозрительно напоминали плавники. Он взглянул на багровую массу, которая все еще лежала на коленях у этого существа, и шрам у него на руке вновь начал пульсировать жаром.
Что, черт возьми, происходит?!
Но он знал. Он все понял, как только перевел взгляд с красного существа в кресле на картину на стене – картину, где был изображен краснолицый злобный Иисус, наблюдающий за тем, как ужинает семья. Это был не его старый дом в Мэри-Мид и точно – совершенно точно – не самолет, летящий над Дерри.
Это был двор Кровавого Царя.
Глава 29
Не задумываясь о том, почему он это делает, Ральф засунул руку в карман и судорожно сжал в кулаке одну из сережек Луизы. Его собственная рука казалась какой-то чужой и далекой, как будто это и в самом деле была чья-то чужая рука. Он вдруг понял одну интересную вещь: оказывается, никогда в жизни ему не было так страшно. Ни разу. Он думал, что ему страшно, и такое случалось не раз и не два, но это был не настоящий страх. Единственный раз, когда Ральф был близок к нынешнему состоянию, – это в Публичной библиотеке Дерри, когда Чарли Пикеринг сунул нож ему под ребра и пригрозил, что выпустит ему кишки. Но по сравнению с нынешним ощущением это было всего лишь маленькое неудобство.
Приходил зеленый человек… Он казался хорошим, но я могу ошибаться.
Ральф очень надеялся, что Луиза не ошибалась; он очень-очень на это надеялся. Потому что зеленый человек – это все, на что он сейчас мог рассчитывать.
[Ральф! Не считай ворон! Смотри на маму, когда она с тобой разговаривает! Тебе уже семьдесят лет, а ты ведешь себя так, как будто тебе до сих пор шестнадцать, такой же тупица!]
Он повернулся к красноперому существу, расплывшемуся в кресле. Теперь оно было совсем не похоже на его мать.
[Ты – не моя мать, а я все еще в самолете.]
[Нет, ты уже не в самолете, мой мальчик. Не сделай ошибку, считая, что это так. Сделаешь один шаг из моей кухни – и падать будешь долго.]
[Прекращай этот балаган. Я вижу, что ты собой представляешь.]
Эта тварь говорила булькающим и хрипящим голосом, от которого Ральфа пробирал озноб.
[Нет, ничего ты не видишь. Ты, может быть, думаешь, что видишь, но ты не видишь. И это правильно. Тебе лучше не видеть. Тебе лучше не видеть меня никогда в моем настоящем обличье. Поверь мне, Ральф, тебе лучше меня не видеть, ты этого просто не выдержишь.]