Бесспорное правосудие
Шрифт:
– Как мне известно, Октавия совершеннолетняя, – сказал Дэлглиш.
– Первого октября исполнилось восемнадцать. Да, я забыл: восемь тысяч фунтов отходят к ее бывшему мужу Люку Камминзу. Учитывая, что состояние покойной, помимо этого дома, составляет три четверти миллиона, он может счесть сумму ничтожно малой.
– Он поддерживал отношения с ней или дочерью? – спросил Дэлглиш.
– Насколько мне известно, нет. Но, повторяю, я не близкий друг дома. Мне кажется, его решительно изгнали. А может, он сам принял такое решение. В этой восьмитысячной подачке есть что-то унизительное, а мисс Олдридж никогда
– Это все в один голос говорят. Просится как эпитафия.
– Тут нечему удивляться, – сказал Фарнхем. – Возможно, она сама выбрала бы такую эпитафию. Для нее работа была главным. Взгляните хотя бы на этот дом. Не скажешь, что в нем живут. Я хочу сказать, что эти безликие комнаты ничего не говорят о хозяйке. Ее настоящая жизнь проходила не здесь, а в коллегии и в судах.
Дэлглиш придвинул к столу второй стул и вместе с Кейт приступил к методичному осмотру ящиков и прочих местечек. Фарнхем, похоже, был рад, что они занялись своим делом, а сам расхаживал по комнате и осматривал мебель с видом оценщика, прикидывавшего, сколько она может стоить.
– Дрисдейл будет рад получить Ванессу Белл. Временами ее рисунок неряшлив, но это одна из ее лучших картин. Странно, что мисс Олдридж предпочитала художников из группы Блумсберри. Казалось, ее должно привлекать что-то более современное.
Дэлглишу пришла в голову мысль. На картине была изображена привлекательная темноволосая женщина, стоящая у раскрытого окна кухни и глядящая вдаль на равнину. Был виден также буфет, полный разных кувшинов и кувшинчиков, и стоящая на подоконнике ваза с васильками. «Интересно, – подумал Дэлглиш, – знал ли Дрисдейл Лод о завещанной картине, и почему вообще она была ему уготована».
Фарнхем перестал циркулировать по комнате и сказал:
– Незавидная у вас работенка – рыться в остатках чужой жизни, хотя вы, наверное, привыкли к этому.
– Не совсем, – ответил Дэлглиш.
Они с Кейт почти все закончили. Если бы Венис Олдридж знала время своей смерти, она и тогда не смогла бы оставить дела в лучшем порядке. В запертом ящике находились данные о всех ее счетах, завещание и отчеты о денежных вложениях. Счета она оплачивала сразу, квитанции хранила шесть месяцев, затем, очевидно, уничтожала. В папке с надписью «Страховки» лежали страховые полисы на дом, обстановку, машину.
– Не думаю, что есть необходимость что-то уносить с собой, да и делать здесь больше нечего, – сказал Дэлглиш. – Но перед уходом я хотел бы повидаться с мисс Камминз и миссис Бакли.
– В таком случае я больше не нужен и могу отправиться по своим делам, – отозвался Фарнхем. – Если что-то понадобится, звоните. По дороге переброшусь словом с Октавией. Я уже сообщил ей содержание завещания, но у нее могут возникнуть вопросы или потребуется помощь и поддержка на дознании и при организации похорон. Кстати, когда коронерское расследование?
– Через четыре дня.
– От нас будет представитель, хотя, наверное, это пустая трата времени. Не сомневаюсь, вы попросите отсрочку. До свидания и удачи вам!
Фарнхем пожал руки Дэлглишу и Кейт, и они почти сразу услышали, как он прыжками помчался вниз по лестнице, а потом переговаривался внизу с миссис Бакли. Разговор с Октавией, видимо, был очень короткий, потому что не прошло и пяти минут, как послышались шаги, и девушка вошла в комнату. Октавия была бледна, но выглядела спокойной. Она села на краешек кушетки, как ребенок, которого научили, как вести себя при чужих.
– Благодарю вас за сотрудничество, мисс Камминз. Ознакомление с бумагами вашей матери было крайне полезно, но мне жаль, что пришлось так скоро после ее смерти тревожить вас. Еще один вопрос, если вы в силах отвечать.
– Я в порядке, – угрюмо ответила девушка.
– Это касается ссоры между вашей матерью и мистером Марком Ролстоуном. Вы помните, о чем шла речь?
– Нет. Я не расслышала слов – только саму перепалку. Мне не хочется об этом думать и вспоминать. А также отвечать на дальнейшие вопросы.
– Понимаю. Тяжелое время для вас, мы очень сожалеем. Если что-нибудь вспомните, дайте нам знать. А мистер Эш здесь? Мы ожидали, что он будет рядом с вами.
– Его нет. Эш недолюбливает полицию. А что вы хотите? Его обвинили в убийстве тети. И зачем ему с вами говорить? У него алиби. Я это подтвердила.
– Если он мне понадобится, я с ним увижусь, – твердо сказал Дэлглиш. – А сейчас перед уходом нам хотелось бы встретиться с миссис Бакли. Не сочтите за труд сообщить ей об этом.
– Попробуйте найти ее в гостиной. В глубине верхнего этажа. Однако не советую доверять ее словам.
Начавший было подниматься Дэлглиш снова сел и спокойным, но не лишенным интереса голоса спросил:
– Не доверять? Но почему, мисс Камминз?
Октавия покраснела:
– Ну, она старая.
– И потому не способна логически мыслить – вы это хотите сказать?
– Я только сказала, что она старая – вот и все.
Кейт с удовлетворением наблюдала замешательство девушки, но тут же приказала себе подавить неприязнь к ней: антипатия может так же повредить следствию, как и излишнее пристрастие. В конце концов, прошло всего несколько часов после смерти матери. Какими бы ни были их отношения, девушка все еще находилась в шоке.
– Я только сказала – вот и все, – угрюмо повторила Октавия свои последние слова.
– Только сказала? – Голос Дэлглиша был мягче его слов. – Позвольте дать вам совет, мисс Камминз? Когда говорите с полицейским, особенно по поводу убийства, старайтесь, чтобы ваши слова несли определенный смысл. Мы находимся здесь, чтобы узнать, как умерла ваша мать. Уверен, вы хотите того же. Не беспокойтесь, дорогу наверх мы найдем сами.
По лестнице они поднимались молча, Дэлглиш шел следом за Кейт. С первых дней работы в отделе она обратила внимание, что шеф всегда пропускает ее вперед, если нет опасности или возможной неприятности. Она видела в этом врожденную деликатность, но чувствовала, что ей было бы проще, будь на его месте обычный крутой полицейский, который при случае и отпихнуть может. Поднимаясь по ступеням и с неловкостью ощущая за спиной шефа, Кейт в очередной раз подумала о неопределенности их отношений. Он ей нравился – более сильное слово Кейт никогда бы не позволила себе употребить, – она восхищалась им и уважала его. И еще страстно жаждала его одобрения, хотя иногда презирала себя за это. Однако она не понимала его и потому никогда не чувствовала себя с ним легко.