Бестолковая любовь
Шрифт:
Сева не ответил.
Он действительно в последнее время, всю весну и лето, общался исключительно с цыганами.
Особенно много их толклось возле Киевского вокзала. Там часто бегал один цыганенок — в джемпере каком-то, а снизу до пояса — совершенно голый. И его пол Сева сначала определить не мог — ребенок все время прыгал к нему попой, не поворачиваясь будто специально.
Сева ждал, что цыганки, по обыкновению, обратят на него внимание, но промахнулся. Как раз, когда ему остро требовалось поговорить с ними, они его словно не замечали. А сам Сева заговорить
На мосту подскочил бойкий цыганенок лет семи и принялся выклянчивать деньги. Две молодые цыганки наблюдали с другой стороны. Сева дал мальчику немного мелочи и опять ждал, что женщины подойдут, но они не подошли. А мальчишка бодро поскакал за другими прохожими.
В подземном переходе на полу спал совершенно голый цыганенок лет двух. Цыгане, цыгане, кругом одни цыгане…
— Вот, и ничего им не делается! — возмущенно сказала немолодая женщина рядом. — Ничем не хворают, как заговоренные! Зато наши дети чуть что — насморк! Едва дунуло — кашель! У меня внук без конца болеет, дочка только и сидит на бюллетене.
— А может, и правда заговоренные, — отозвалась другая, помоложе.
Рядом с ребенком, поджав под себя ноги, сидела худая простоволосая цыганка. Вроде даже и милостыни не просила, и на гадание не набивалась — просто впаялась в пол и терпеливо ждала, пока проснется набегавшийся ребенок. Тоже дремала. Странная какая-то… Или наркоты насосалась? Все они, как говорил Николай… Многое он говорил правильно, только жил наперекосяк, а оттого его истины истинами не казались.
Сева постоял немного в стороне, помялся… Потом осмелился и сделал несколько шагов к цыганке:
— Вы извините…
Она подняла на него хмурые вопросительные глаза.
— Я ищу одну женщину… Цыганку… Ее Катей зовут… — несмело продолжал Сева.
— Ну и ищи себе! — Цыганка зевнула и вновь опустила острые ресницы, не желая разговаривать дальше.
Да и что в нем для нее, в этом пустом разговоре?
— Мне очень нужно ее найти… — безнадежно повторил Сева.
— Иди своей дорогой! — неласково отозвалась цыганка.
Сева последовал ее совету. Но когда он уже ступил на лестницу, цыганка внезапно взметнулась с пола и бросилась за ним. Ребенок по-прежнему безмятежно спал на кафельной плитке.
— Ты если милицию на нас наведешь, плохо тебе будет! — зашипела она Севе прямо в лицо, обдавая горячим и несвежим дыханием.
Сева сразу вспомнил дурацкую рекламу «Рондо». И подумал, насколько разными могут быть синонимы по своей лексической и эмоциональной наполненности. Можно сказать, как любят утонченно выражаться в рекламе: «У нее несвежее дыхание». А можно о том же самом сказать иначе: «У нее изо рта воняет, как будто ей туда на…» И сам устыдился своих мыслей.
— Мы тебя не трогали, и ты нас не трожь! — вопила цыганка, размахивая руками.
— Да вы не поняли… — начал Сева.
— Все я поняла! — крикнула цыганка. — Все! Навести на нас хочешь! Катю ищешь! Какую Катю?!
Сева вздохнул и пошел дальше. На него посматривали прохожие, а один мужчина сказал:
— Никогда
— Табор? А где?
— Да в Мичуринце. — И мужчина махнул рукой в сторону Киевского вокзала. — Прямо возле станции.
На следующий день Сева с утра отправился в Мичуринец.
Глава 9
Табор нашелся быстро. Его и искать не надо было — прямо слева от станции, среди редких, неохотно выросших здесь деревьев или уцелевших после какой-то гигантской мировой катастрофы, мелькали разноцветные палатки. Это стояли табором цыгане.
На перроне две цыганочки лет по двенадцать злобно колотили третью. Та яростно отбивалась и пыталась убежать, но противницы не давали ей такой возможности.
Дети, подумал Сева, а уже на редкость злые, ожесточенные… Жизнь такая.
Он хорошо понимал, что ссылки на жизнь — способ пустой и нелепый, провалившийся еще в прошлые века. Однако человечество идет проторенным путем, привычным и стандартным, вместо того чтобы искать и выбирать другие дороги. Оно так проще. Легче. Более знакомо. А иное, новое — всегда пугает и настораживает.
Сева спустился по стертой лесенке с перрона и зашагал к палаткам. До них — рукой подать. Пятнадцать шагов. Или шестнадцать. Первая трава овевала вытоптанную дорожку с двух сторон, как веерами, и еще не клонилась к земле от зноя или дождей. Она была пока молода и задорна, островато колола ноги, забираясь под джинсы, и пахла так, как умеет пахнуть лишь трава-подросток в Подмосковье в конце весны. Сева вдохнул этот юный запах и задохнулся, как типичный городской житель, редко выбирающийся за город.
Между палаток он брел осторожно, оглядываясь и озираясь. На него никто не обратил внимания. Ровно никакого. Словно не заметили. Хотя приметили отлично и наблюдали, изучали исподволь и искоса. Людей между этими палатками каждый день бродило несчитано. Горели костерки, на которых грели чайники и жарили мясо. На земле раскинулись синие, красные и оранжевые ватные одеяла — то ли дезинфекцию проходили, то ли просто на них днем валялись. Но сейчас эти яркие прямоугольники больно били в глаза, диссонируя на зеленой траве красным, синим, оранжевым светом. Вроде картин Петрова-Водкина. И любимые цыганские сочетания.
Сева медленно шагал между палатками. Их оказалось немало — табор был вполне приличный по размеру. Видно, цыгане расположились здесь надолго и всерьез.
А чем они занимаются? — думал Сева. Ну, женщины с детьми ездят в Москву — тут близко, удобно — гадать да просить милостыню. Косметику продают, как-то пару раз видел. А что делают мужчины? Гадать им не к лицу, тогда что же? А-а, да, наркотики… Ну, наверное, не они одни. Еще чем-то промышляют.
Вокруг костерков и просто на траве сидели женщины. Дети носились вокруг с дикими воплями, но опять — Севу они словно не видели, не замечали. Ему стало как-то не по себе — нечто нехорошее, подозрительное прикоснулось к душе легким серым туманом и обволокло ее сыростью и хмарью.