Бестужев-Рюмин

Григорьев Борис Николаевич

Как ни странно, М.П. Бестужев не пострадал и скоро был послан на дипломатическую работу сначала в Берлин (1744), а потом в Дрезден. Французский посланник д'Аллион писал в Париж: «Кредит гофмаршала, правда, много упал, но он опять поднимется; это такой человек, которого поневоле надобно будет чрез неприятелей погубить, или же он в этом государстве будет играть важную игру».Показательно, что сын Анны Гавриловны от первого брака с генерал-прокурором П.И. Ягужинским — Сергей Павлович Ягужинский (1731— 1806) — после ссылки матери был взят на попечение Елизаветы Петровны, а осенью 1745 года отправлен в Дрезден «для наук

под смотрением обретающагося тамо российского полномочного министра графа Михаила Петровича Бестужева-Рюмина»,то есть к отчиму.

Француз д'Аллион не ошибся: старший брат Бестужев-Рюмин на самом деле ещё будет играть важную роль в жизни Российской империи.

Отделался лёгким испугом и вице-канцлер. Более того, его императрица привлекла к участию в работе комиссии, расследовавшей дело Лопухиных и его невестки Анны Гавриловны. Кстати, в августе Алексей Петрович заболел. Не исключено, что болезнь была мнимой: он, как в своё время вице-канцлер А.И. Остерман, решил «заболеть», чтобы не быть вовлечённым в опасные дела. Во всяком случае, 17/28 августа 1743 года он извещал барона И.А. Черкасова: «В прошлый четверток, будучи при дворе, повредил я ногу, а в субботу и в воскресенье много при Дворе стоя и ходя, толь жестоко более повредил, что по сей день (как дворцовой лекарь Баре ни ползует) ещё принуждён в постеле лежать, и с великим трудом смогу чрез избу перейти».Впрочем, добавляет он, как скоро ратификация Обусского мира «поспеет, то как ни на есть ко двору притащусь».В «Протоколах приёма императрицей руководства КИД» за 1745 год имеется пометка о другом случае болезни канцлера — в марте — апреле.

…Итак, страшный акт трагедии завершился. Стрела мести Лестока, выпущенная в братьев Бестужевых, задела лишь их близких, но своей цели не достигла. Дело Лопухиных затронуло судьбу несколько частных, хотя и достаточно влиятельных персон в России, но от него пошли кругами волны по всей Европе. Оно получило широкий резонанс во всей Европе и в определенной степени негативно повлияло на политический климат в Европе, в частности, на русско-австрийские, русско-прусские и австро-прусские отношения.

Виной тому, возможно, был маркиз де Ботта, возбудивший у бедных Лопухиных и их друзей ложную надежду на освобождение брауншвейгского семейства, подставивший их под топор и плеть палача, а сам благополучно отбывший к месту нового назначения в Берлин.

Елизавета, и без того с подозрением относившаяся к Австрии и императрице Марии-Терезии, воспылала к австрийцам злобой, что, естественно, сказалось на межгосударственных отношениях и планах А.П. Бестужева-Рюмина осуществить свою систему государственных союзов, в которой Австрия занимала важное место.

Мария-Терезия, судя по всему, не причастная к заговору своего посланника, тем не менее первое время взяла его под защиту, утверждая, что в Петербурге его оговорили понапрасну. Потом под давлением Петербурга она решила его предать суду, но Елизавета и этим шагом была возмущена, потому что считала, что виновного следовало наказать без всякого суда. Вскоре Мария-Терезия убедилась, что упрямство русской самодержицы было не переломить. Петербург ещё больше озлобился, и отношения между обеими столицами оказались на грани разрыва. Елизавета приказала своему послу в Вене Л.К. Ланчинскому покинуть Австрию. Но посол неожиданно расхворался, а тут и Мария-Терезия пошла на попятную: пожертвовав Боттой [57] , она поспешила восстановить со своей петербургской «сестрой» добрые отношения. Россия занимала

важное место во внешних связях Австрии.

57

Ботта просидел некоторое время в тюрьме, а потом был прощён Елизаветой и отправился на войну с французами.

Лопухинским делом и разладом в русско-австрийских отношениях весьма искусно воспользовался Фридрих II. Как только известие об этом деле дошло до Берлина, он приказал своем министру Подевильсу:

«Надобно воспользоваться благоприятным случаем; я не пощажу денег, чтоб теперь привлечь Россию на свою сторону, иметь её в своём распоряжении; теперь настоящее для этого время, или мы не успеем в этом никогда. Вот почему нам нужно очистить себе дорогу сокрушением Бестужева… ибо когда мы хорошо уцепимся в Петербурге, то будем в состоянии громко говорить в Европе».

Из Берлина в Петербург полетели добрые советы, в которых Елизавета усмотрела искреннее участие прусского короля к своей особе. Фридрих советовал упрятать Иоанна Антоновича и всё его семейство куда-нибудь подальше и удивлялся инертности и нерадению, с которым подходили до сих пор к Анне Леопольдовне, принцу Антону и их детям.

«Отеческий» совет короля Пруссии был немедленно исполнен: по повелению Елизаветы брауншвейгское семейство перевели в г. Раненбург, а потом ещё дальше — в Холмогоры. Иван VI был отдельно «упрятан» в Шлиссельбургскую крепость. Он так же «по-отечески» рекомендовал голштинского принца Петра Фёдоровича женить не на принцессе из могущественного королевского дома, а на принцессе из маленького немецкого княжества, которое будет считать себя обязанным

России таким счастьем. И самое главное: он потребовал от Марии-Терезии удалить де Ботту от своего двора. Ну, кто же после этого будет питать неприязнь к доброму прусскому королю?

В Париже тоже сразу отметили кризис в русско-австрийских отношениях и поспешили вернуть Шетарди в Россию. Примечательно, что отъезд маркиза из Франции произошёл в обстановке строгой секретности. Лондон в связи с этим тоже всполошился и вступил в консультации по лопухинскому делу и с посланником Нарышкиным, а через Уича — с Бестужевым.

По поводу лопухинского дела хорошо информированный Уич докладывал лорду Картерету:

«Я вижу, что неприятели обер-гофмаршала Бестужева усильно стараются вплести его в несчастье жены. Если они в своих происках успеют, то мне очень горько будет видеть, что императрица лишится советов чрезвычайно искусного и честного министра. Он и брат его, вице-канцлер, присоветовали императрице… не принимать французской медиации в шведских делах. Обер-гофмаршалу объявлено, чтоб он остался в своём загородном дворе до окончания дела жены, а вице-канцлеру императрица продолжает по-прежнему оказывать милость, ибо весь двор хорошо знает, что он сильно противился браку обер-гофмаршала на графине Ягужинской и что этот брак произвёл холодность между обоими братьями».

О стараниях погубить Бестужевых видно из письма д'Аллиона к Ж.Ж. Амело (Амелоту) от 20 августа: «Я ни на одну минуту не выпускаю из виду погубления Бестужевых. Господа Бруммер, Лесток и генерал-прокурор Трубецкой не меньше моего этим занимаются. Первый мне вчера сказал, что готов прозакладывать голову в успехе этого дела. Князь Трубецкой надеется найти что-нибудь, на чём бы мог поймать Бестужевых; он клянётся, что если ему это удастся, то уж он доведёт дело до того, что они понесут на эшафот свои головы».