Бесы: Роман-предупреждение
Шрифт:
135
влюбившаяся в Ставрогина, хрома, то и ей, Лизе, тоже влюбленной до одержимости, неминуемо грозит такое же не счастье, — отсюда и ее отчаянное восклицание: «со мной это так может случиться…» 1. Она никак не может угадать, чем именно привлекла Ставрогина Марья Лебядкина, — тем, что она хрома, или чем-то другим, позволяющим забыть о ее уродстве. Отсюда и тщетные попытки Лизы мысленно спро ецировать на себя ситуацию Хромоножки. «Соблазн о хро моте», как и попытка «заменить» Марью Лебядкину, дорого обошлись Лизе Тушиной: не хромотой наказана она за опас ные игры, а страшной и мучительной смертью — толпа «учи нила над ней буйство» как над «ставрогинской», «бессты жей», вменив ей в вину связь с убийцами Лебядкиной. «Мало, что убьют, глядеть придут!» — вот суд толпы, приведшей к гибели Лизы. Хромота как некий особый знак, как навязчивое иску шение присутствует в «Бесах» и в другом варианте: капи тан Лебядкин, брат Хромоножки, влюбленный в Лизу Тушину, как бы угадывая мрачные фантазии девушки, воображает ее без ноги, на костылях. Лебядкин объясняет свои выгоды от случая, «если бы она сломала ногу», чисто прозаически (меньше будет соперников). Но очевидно и другое — он стремится походить на недосягаемый образец: «принц Гарри» женился на убогой Хромоножке — нищий Лебядкин намерен жениться на богатой наследнице, как только она станет для него доступна. «Краса красот сломала член И ин тересней вдвое стала, И вдвое сделался влюблен Влюблен ный уж немало», — сочинил капитан Лебядкин, не подозревая, что дословно повторяет фразу Лизы «стану без ноги инте реснее». Итак, Лиза, ревнуя Ставрогина к таинственной хромой сопернице, сама готова покалечиться, чтобы поравняться с Хромоножкой. Лебядкин, мечтая о хромоте своей избран
136
численных черновых заметках на эту тему читаем: «Женщи на Хромоножка втайне» (11, 204); «Она не простая Хро моножка и… тут что-нибудь кроется» (11, 219); «Хромо ножка, таинственность; еще в первой части загадка» (11, 214) и т. д. Что же могла означать пресловутая хромота Марьи Ле- бядкиной, кроме очевидного физического недостатка? Вяч. Полонский писал в связи с образом Ставрогина: «Идейные трансформации литературных типов интересны и ценны по стольку, поскольку они не обусловлены подорванной физио логией: в последнем случае мы получаем клинический, а не литературно-художественный материал» 1. В случае с Хро моножкой все как раз наоборот; еще Вяч. Иванов видел в увечье Марьи Тимофеевны своего рода метафору: «И уже хромота знаменует ея тайную богоборческую вину — вину какой-то изначальной нецельности, какого-то исконного про тивления Жениху, ее покинувшему» 2. Об этом же писал К. Мочульский: «Вина по отношению к прекрасному жениху обозначена ее физическим недостатком (хромотой)» 3. Но противоречит ли в таком случае духовный ущерб и разлад, обозначенный физической хромотой, представлению о Марье Лебядкиной как «совершенном человеке»?
«Женщина, влюбленная в черта»
В записных тетрадях к «Бесам» Марья Лебядкина име нуется еще и «сумасшедшей», «слабоумной», «безумной». В художественном мире Достоевского эти слова не скомпро метированы: князя Мышкина считают идиотом, дураком, боль ным — и тянутся к нему как к спасителю; безумны Нас тасья Филипповна, Смешной, но они же и прекрасны. В чем же феномен безумия Хромоножки? Рассказывая историю несчастной прислуги из «углов», где временно обитал Николай Всеволодович, Петр Верхо венский замечает: «Голова ее уже и тогда была не в порядке, но тогда все-таки не так, как теперь». Встреча со Ставро гиным, который «раздражал мечту», доконала Марью Тимо феевну, и все «кончилось окончательным сотрясением ее умственных способностей». Итак, слабоумная несчастная ка- 1 Полонский Вяч. Бакунин и Достоевский. — В кн.: Грос сман Л. П., Полонский Вяч. Спор о Бакунине и Достоевском. Л., 1926, с. 53. 2 Иванов Вяч. Экскурс. Основной миф в романе «Бесы», с. 68. 3 Мочульский К. Достоевский. Жизнь и творчество, с. 380.
137
лека так распалила себя восторженной влюбленностью, что перестает ориентироваться в реальности, не может отличать своих фантазий от действительности. Роковая любовь к Став рогину оказывается главной причиной полного помешатель ства: «У ней какие-то припадки нервные, чуть не ежеднев ные» (Шатов); «У сестрицы (то есть у Лебядкиной. — Л. С.) припадки какие-то ежедневные, визжит она…» (Липутин). Симптомы нервной болезни Марьи Тимофеевны достаточно красноречивы; народный диагноз таких недомоганий, как пра вило, однозначен: «бес вселился» 1. Одержимость Марьи Ле бядкиной — одно из наиболее сильных проявлений всеобщей «захваченности» Ставрогиным. Магическое признание Шатова, Кириллова, Верховенского: «Вспомните, что вы значили в моей жизни, Николай Ставрогин» — мог бы произнести едва ли не каждый персонаж «Бесов»; Марья Тимофеевна имеет на это признание гораздо больше прав, чем все остальные. Тайна брака Лебядкиной с «кровопийцей» Ставрогиным во многом проясняется, если обратиться к одному из мотивов народных легенд — «женщины, влюбленной в черта». Ю. Лот ман прямо соотносит сюжетную ситуацию этого брака с «по вестью о бесноватой жене Соломонии»: «В отличие от других легенд рассказ о кознях бесов и о страдании одержимого ими человека… изобилует подробностями, придающими ему харак тер совершенно реального описания, своеобразной «истории болезни». Если даже не считать, что Достоевский созна тельно ориентировался… на образ Соломонии, которая совер шала грехопадения с бесами, порождала их и становилась их же жертвой, то нельзя не признать, что народная легенда во многом «предвосхитила» художественную форму воплоще ния мысли о засилии зла, которую Достоевский избрал в «Бесах»… Эпизод тайного брака Ставрогина и его взаимо отношения с Лебядкиной развертываются на основе второго слоя легендарных сюжетов, которые «нарастают» на перво начальное ассоциативное уподобление Ставрогина главе «бе сов», терзающих Россию. Ставрогин… воспринимается в этой 1 Подробное описание такого «беснования» от лица повествователя содер жится в «Братьях Карамазовых»: «Не знаю, как теперь, но в детстве моем мне часто случалось в деревнях и по монастырям видеть и слышать этих кликуш. Их приводили к обедне, они визжали или лаяли по-собачьи на всю церковь, но, когда выносили дары и их подводили к дарам, тотчас «беснование» прекраща лось и больные на несколько времени всегда успокаивались. Подводившие ее к дарам бабы, а главное, и сама больная, вполне веровали, как установившейся истине, что нечистый дух, овладевший больною, никогда не может вынести, если ее, больную, подведя к дарам, наклонят пред ними».
138
части романа как подобие героев легенд о сожительстве женщины с дьяволом или василиском» 1. Именно грехопадение напоминает сцена первой встречи Марьи Лебядкиной со Ставрогиным в гостиной у Варвары Петровны. «Мне, например, запомнилось, — рассказывает Хро никер, — что Марья Тимофеевна, вся замирая от испуга, поднялась к нему навстречу и сложила, как бы умоляя его, пред собою руки; а вместе с тем вспоминается и восторг в ее взгляде, какой-то безумный восторг, почти исказивший ее чер ты, — восторг, который трудно людьми выносится… Бедняжка стремительным полушепотом, задыхаясь, пролепетала ему: «А мне можно… сейчас… стать пред вами на колени?» И тотчас же безумство Марьи Тимофеевны было наказано: «Должно быть, она неосторожно как-нибудь повернулась и ступила на свою больную, короткую ногу, — словом, она упала всем боком на кресло и, не будь этих кресел, полетела бы на пол». Символическая связь безумия Марьи Тимофеевны и ее хро моты, одержимости «бесом» и неминуемой расплаты за это — «падения» — здесь совершенно очевидна. Справедливо, очевидно, отнести к Хромоножке и следую щее рассуждение: «все же душевнобольные, которыми перепол нены произведения Достоевского, изображаются им как опре деленные социальные типы, чья болезнь неотделима от их ми ровоззрения. И вовсе не душевнобольные предмет его худо жественного анализа, а духовнобольные, идейнобольные, то есть социально больные. Не от «бугорков на мозгу», но от «трихин», от проклятых ложных идей страдают и безумствуют его герои» 2. ДРЕВНЯЯ ПРИВИЛЕГИЯ ЮРОДИВЫХ И однако Марья Лебядкина не только хрома и одержима, она еще и юродива — как неоднократно констатируется и в записных тетрадях, и в тексте романа. Что означает термин «юродство» на языке Достоевского вообще и в контексте романа «Бесы» в частности? В рамках статьи невозможно проанализировать все случаи употребления писателем этого понятия. Напомним лишь, что юродивая Лизавета из «Преступ ления и наказания» — просто беззащитная, безответная, крот кая дурочка, терпеливо сносящая побои; юродивая Лизавета 1 Лотман Ю. М. Романы Достоевского и русская легенда. — В кн.: Реализм русской литературы 60-х годов XIX века. Л., 1974, с. 309–311. 2 Карякин Ю. Достоевский и канун XXI века. М., 1989, с. 85.
139
Смердящая — «блаженная», ходившая всю жизнь, летом и зи мой, босая, в одной рубашке и говорить ни слова не умевшая; юродивая Лизавета из «Бесов» тоже блаженная, добровольно живущая за решеткой. Юродство у Достоевского — это и экстраординарное состо яние духа человека, дерзающего сказать то, о чем другие молчат. «Я, право, не знаю, как я все это теперь смею, но надо же кому-нибудь правду сказать… потому что никто здесь прав ды не хочет сказать…» — объясняет свою откровенность Алеша Карамазов и тут
140
одну доску с политическим мошенничеством Петра Верхо венского и являют собой лжедеятельность, лжепророчества. Таким образом, профессиональное юродство дискредитирова но в романе, с него снят покров мистической тайны, чудес ного ясновидения, а сам юродивый изображен в высшей степени нелицеприятно 1. Можно ли на этом фоне говорить о «святом юродстве» Марьи Лебядкиной? Приведем еще одну параллель: Лебядкина, проклинающая самозванца Ставрогина, и юродивый Николка из «Бориса Годунова», трагедии о двойном самозванстве. Знаменитые реп лики Юродивого: «Николку маленькие дети обижают… Вели их зарезать, как зарезал ты маленького царевича» и «Нельзя молиться за царя Ирода — богородица не велит» — воспри нимаются обычно как обличительные, а сам Николка — как глашатай народной правды, рупор авторских идей. Однако вспомним признание Пушкина: «Хоть она (трагедия. — Л. С.) и в хорошем духе писана, да никак не мог упрятать всех моих ушей под колпак юродивого» 2. Не вмещал и не мог вместить несчастный Николка всей правды, всего пуш кинского замысла. Народ в «Борисе Годунове» безмолвствует, и даже Юродивый, которому дана древняя привилегия всех шутов и сумасшедших говорить что угодно, не заменяет ни народ, ни голос его. В голове у бедного Николки двоит ся и путается, реальность и фантазии не имеют ясных очер таний. И убийственное для царя Бориса обвинение соседству ет с наивно-жестокой просьбой: «Вели… зарезать…» У бедной Хромоножки, как мы помним, припадки «память отбивают, так что она после них все забывает, что сейчас было, и всегда время перепутывает… и нас принимает теперь за каких-нибудь иных, чем мы есть».
«Тут дьявол с Богом борется…»
Итак, хромая, одержимая, юродствующая. И, однако, имен но ей отдает Достоевский вдохновенные слова о земле — 1 «Жанровая сцена с посещением праздной публикой Семена Яковле вича, — отмечает В. Туниманов, — входит в общую картину постепенно нагне таемых кощунств, ведущих к трагическим убийствам и пожарищам» (см. его статью «Рассказчик в «Бесах» Достоевского». — В кн.: Исследования по поэти ке и стилистике. Л., 1972, с. 147). Заметим, кстати, что современная Достоев скому критика восприняла образ Семена Яковлевича и его «кололацы» как синоним косности, дикости и бессмыслицы. 2 Пушкин А. С. Полн. собр. соч. в 10-ти т., изд. 4-е, т. X. Письма. Л., 1979, с. 146.
141
«самые сокровенные, самые значительные, самые пророчествен- ные свои мысли» 1, «величайшее духовное сокровище» 2. Действительно, идея поклонения земле — одна из самых заветных у Достоевского, земля для него — это «высшая реальность и одновременно тот мир, где протекает земная жизнь духа, достигшего состояния истинной свободы… Это третье царство — царство любви, а потому и полной свободы, царство вечной радости и веселья» 3. В «Объявлении о под писке на журнал «Время» на 1862 год» говорилось: «Слу чается, что переселенцы, когда идут за тысячи верст со старого места на новое, плачут, целуют Землю, на которой родились их отцы и деды; им кажется неблагодарностью покинуть старую почву — старую мать их, за то, что иссякли и иссохли сосцы ее, их кормившие. Они берут с собой в дорогу по горсти старой земли, как святыню, чтоб завещать эту свя тыню своим правнукам, в вечное, благоговейное воспоми нание» (19, 148). Земля свята; с ней связаны идеалы народной правды, ей поклоняются грешные и праведные. Соня посылает Рас- кольникова целовать землю, которую он осквернил убийством; старец Зосима учит: «Землю целуй и неустанно, ненасытимо люби…»; Алеша Карамазов целует ее, «плача, рыдая и обливая своими слезами», и исступленно клянется любить ее во веки веков. Такому же проникновенному отношению к матери-земле научилась от старицы и Хромоножка: «Запало мне тогда это слово. Стала я с тех пор на молитве, творя земной поклон, каждый раз землю целовать, сама целую и плачу». И однако же идея «целования земли», связанная со мно гими персонажами Достоевского, в том числе и с Хромо ножкой, не исчерпывает их характеров; она составляет важ нейшую, но лишь одну сторону их существования. Вера в пророчество старицы, непритязательная, искренняя молитва «просветляет» облик Хромоножки. Шатов и Хроникер застали Марью Тимофеевну в одну из светлых, спокойных и радостных минут: «Тихие, ласковые, серые глаза ее были и теперь еще замечательны; что-то мечтательное и искреннее светилось в ее тихом, почти радост ном взгляде». «Странно, — отметил Хроникер, — что вместо 1 Булгаков С. Русская трагедия, с. 9—10. 2 Мочульский К. Достоевский. Жизнь и творчество, с. 384. 3 Энгельгардт Б. Идеологический роман Достоевского. — В кн.: Ф. М. Достоевский. Статьи и материалы. Сб. 2, под ред. А. С. Долинина. Л.—М., 1924, с. 93.
142
тяжелого и даже боязливого отвращения, ощущаемого обык новенно в присутствии всех подобных, наказанных богом существ, — мне стало почти приятно смотреть на нее с первой же минуты, и только разве жалость, но отнюдь не отвраще ние, овладело мною потом». Вместе с тем прекрасные, но как бы «мимоходом бро шенные слова» 1 Хромоножки о матери-земле, о радостном приятии «всякой тоски земной и всякой слезы земной» резко контрастируют с реальным поведением и реальными пережи ваниями Марьи Тимофеевны в романе. Как не идут к ее болезненному, исхудалому лицу белила, румяна и сурьма, как дико выглядит ее грубо раскра шенное лицо среди сора, мокрых тряпок и истоптанного башмака в луже; как причудливо сочетаются иконка бого матери и старая колода карт! Как в общем безрадостен ее рассказ о жизни в монастыре, где потихоньку гадают, злословят, не веруют в искренность ближнего, наказывают за пророчества, непонятно и некстати поучают. И как страшно, что, радуясь и восторгаясь, славя светлыми слезами мать сыру землю, простаивая на молитве часы и дни, ощущая свое полное слияние с природой, Марья Тимофеевна столь же истово припоминает, как ребенка своего, то ли мальчика, то ли девочку, она, помолившись, «в пруд снесла». Исследователи романа или обходят вниманием эту жуткую фантазию Хромоножки (указывая лишь на факт ее поэти ческой скорби о ребеночке), или сочувственно ссылаются на литературный прецедент — Маргариту из «Фауста», также уто пившую в пруду младенца 2. Поразительно, что Достоев ский как будто предугадал возможность подобного рода ассо циаций. Напомним фрагмент из «Дневника писателя», где Достоевский — после посещения воспитательного дома — размышляет о матерях-детоубийцах и отношении суда при сяжных к преступницам: «Впрочем, иные родные матери, 1 Аскольдов С. Религиозно-этическое значение Достоевского, с. 28. 2 С. Булгаков, например, пишет: «Она рассказывает Шатову про своего, конечно, никогда не существовавшего ребенка, и это не только бред, это гово рит сама рождающая женственность, хочется верить, что этот ребенок есть, хотя и никогда он не рождался» (Булгаков С. Русская трагедия, с, 8). Но дело обстоит как раз наоборот: даже если этот ребенок и рождался, его уже нет, ибо Хромоножка дитя в пруд снесла. Как в таком случае обстоит дело с ее женственностью, «исполненной воли к материнству и в девственности своей не хотящей бесплодия»? Параллель Хромоножки с Маргаритой приводит, вслед за Вяч. Ивано вым, А. Бем (Фауст в творчестве Достоевского. — В сб.: «О Dostojevskem». Прага, 1972, с. 200–201).