Бета-самец
Шрифт:
Нинка была безнадежно — и как-то неординарно, замысловато некрасива. Все, из чего она состояла, выглядело непарным, уложенным мимо пропорций, — но казалось, это не просто так, не от балды. Никаких ошибок — ее некрасивость существовала как будто в своей собственной гармонии.
Не помню Нинку в плохом настроении. Жизнь ее была светла и уютна и надежно заперта от любых обид. Кочевавшие по группе карикатуры Нина не замечала. В остроносых большеротых страшилах не узнавала себя в упор.
Мы с Ниной здоровались. Одалживали друг у друга точилки и карандаши. Обсуждали учебу в художке. В начале
Вот, собственно, и всё. Но взгляды ее меня смущали.
На одном из первых пленэров Нина перешла в наступление. Преподаватель графики и композиции, добрейший и вечно осмеянный Виктор Юсупович, привел нас на лесистый холм за ботаническим садом, с которого открывался вид на восточную окраину Любореченска, и велел рассаживаться. Группа кинулась выбирать места на пологом травянистом пятачке за зарослями орешника. Мне же сразу приглянулся каменистый выступ слева от тропинки. Если смотреть оттуда, три кирпичные трубы: ликероводочного завода, кирпичного и самая дальняя труба районной котельной — выстраивались в ряд с равными просветами. Достаточно было правильно сыграть оттенком, размыв и утопив ненужные края, и низкорослый заводской Любореченск превратился бы в трехтрубный пароход, поставленный к пятнистым ботаническим зарослям на вечный прикол.
Я пристроил папку на колени и стал набрасывать.
Из-за кустов слышались шуточки-смешки одногруппников, призывы Виктора Юсуповича работать, а не хохмить.
Минут через пять ко мне перебралась Нина.
— Тоже здесь хочу, — сказала она, располагаясь левее и ниже по склону. — Отсюда хорошо. А там ничего особенного. К тому же вся толпа.
Она могла бы говорить что угодно. Слова были не важны. Нина источала то, что на моем тогдашнем языке обозначалось жутким словом «похоть» — о которой я с боязливым усердием читал у Толстого и с томительным любопытством — у Бунина. Возле Нины я ощущал похоть всем своим неопытным естеством, как язык ощущает укусы электрической батарейки.
— Ты много успел? — Нина разворачивалась ко мне вполоборота, широко отводя ногу и покачивая ею туда-сюда.
— Нет.
— Покажешь?
— Потом.
Она задрала юбку до бедер: «Жарко» — и развернулась ко мне лицом. Нина была моей ровесницей. Но смотрела глазами взрослой женщины, по какому-то недоразумению задержавшейся среди мелюзги. Ее набросок любореченской промзоны — беглый, еще не отененный — был таким же необъяснимо зрелым: ну, откуда она знает, что нужно выхватывать в первую очередь, рисуя завод или какое-нибудь депо с цистернами? Дюжина линий — и промзона уже на бумаге.
— Молодец, — буркнул Виктор Юсупович, постояв над Ниной.
И принялся тыкать своей складной указкой в мою папку, указывая мне на одутловатость контуров и неравномерность штриховки. Трехтрубного парохода, который я почти закончил, невзирая на парализующие Нинкины флюиды, Виктор Юсупович не разглядел.
Когда после занятия мы спускались с холма и впереди за деревьями показалась брусчатка и заборы, а
— Прогуляемся? — кивнула Нина вглубь рощи. — Если что, Златка скажет, что мы на троллейбус пошли.
— В смысле — прогуляемся? — пролепетал я и почувствовал, как вспотели штаны.
Нина удивленно вскинула брови. Будто мы с ней давным-давно договорились и я в последний момент пытаюсь все испортить.
— Ладно. Если недолго.
И я пошел.
— Я все смотрю на тебя. Один нормальный человек в группе.
«Нина?! — думал я тем временем. — Бред! Бредовый бред!» Но было интересно пройти еще немного, еще шажок, посмотреть, что там дальше.
Мы вышли на поляну с останками недостроенного кирпичного здания. Стройка замерла когда-то на уровне второго этажа, и со временем процесс повернулся вспять: тут и там обвалились края стен, в окнах бушевала зелень.
— Стой, — скомандовала Нина.
Я остановился, она оттянула меня в сторону от тропинки. Мне показалось, ее пальцы жрут меня, как щупальца плотоядного растения.
— Погода классная.
— Да.
— Люблю гулять в хорошую погоду. А ты?
— И я. Да.
— Смотри, что я у предков нашла, — сказала Нина и вынула из сумки несколько листков, испещренных фиолетовыми кривоватыми строчками.
Она стояла очень близко, я прикасался к ней то плечом, то бедром, я вдыхал ее теплый запах, от которого у меня ерзало и ныло внизу живота и в горле словно таял большой кусок масла. Грудь у Нины была маленькая и острая, как маковки инжира, я видел ее в расстегнутую сорочку.
— На.
Это была медицинская лекция «О половых отношениях мужчины и женщины». Заметив в моем лице что-то, что ее насторожило, Нина вырвала у меня листки и, найдя нужное место, принялась читать вслух:
— Тела мужчины и женщины должны быть чистыми, желательно после ванны или бани. Следует снять всю одежду, так как прикосновение голых тел приятно обоим, — Нина остановилась, оторвала глаза от бумаги.
Птичье лицо укололо нетерпеливым взглядом.
— Ничего себе, да? Лекция!
План ликбеза был продуман по-взрослому. Я слушал, замерев.
— Какое-то время следует целоваться в губы, нежно поглаживая чувствительные места друг друга, такие как грудь, бедра, ягодицы. В какой-то момент мужчина почувствует, что его половой член затвердел.
Смотрел в покачивающиеся смоляные волосы и боялся, что она не даст мне шанса сбежать. До сих пор самым… прикладным из того, что я читал, были гусарские письма Лермонтова, стыдливо испещренные отточиями редактора.
Нина со своими листочками была запредельна.
Прервать ее я не смел.
— Нет ничего предосудительного в том, чтобы касаться половых органов друг друга. Однако переходить к этому следует постепенно, убедившись, что ваши действия доставляют удовольствие супруге (супругу). Помните… — Нина повысила голос, собираясь зачитать, видимо, самое важное.
Но что именно призывал помнить автор лекции, я так и не узнал. Из развалин раздался сердитый мужской голос:
— Чё вы там гундосите, пионеры хреновы? Чё вас тут носит, придурков?