Бэтман Аполло
Шрифт:
— А почему я понял его весь?
— Потому что нет никакой разницы между его составными частями — играми, кино, телевизором, интернетом и всем прочим. Никакой вообще. На любом уровне тебя ждут одни и те же стимуляционные паттерны… Не понимаешь?
Я только вздохнул.
— Мне, честно говоря, неясно, что тут можно не понять, — сказал Аполло. — Тогда спрашивай.
— Инфокорм — это то же самое, что гламуродискурс?
— Вампоэкономика говорит сегодня на другом языке, Рама. Ваши идеологи так и остались в прошлом веке со своим гламуром и дискурсом. Привезли из Парижа чужие грязные трусы, подняли на мачту в качестве флага и решили, что навсегда впереди всей планеты… Французы сами уже так не говорят… Они говорят «инфураж».
Я давно привык к машинальной русофобии прилегающих к нам культур, но все же мне было неприятно, что Аполло так пренебрежительно говорит о вампирах моего Отечества.
— А что еще входит в инфокорм? — спросил я.
— Все, — ответил Аполло. — Любая информация, производимая для людей. Все аспекты Черного Шума.
— А почему вы говорите, что это одно и то же? Ведь кино, например, просто смотришь. А игра… В нее играешь…
— Интерактивность большинства игр ложная. Консольная игра — просто рисованное кино, разбитое на порции. Чтобы новая часть запустилась, надо нажать требуемую комбинацию клавиш с нужной скоростью, и все. Главное — отождествление с героем, который истекает клюквенным соком в борьбе с пауками. Это отождествление одинаково и в фильмах, и в играх.
— А психологические драмы?
— Если кино — психологическая драма, там просто будут психологические пауки.
— Но в кино не так вовлекаешься, как в игру, — сказал я.
— Да, — согласился Аполло. — Мучения кинозрителя не так интенсивны. Но зато умному зрителю особую ни с чем не сравнимую муку приносит понимание того, что все происходящее в фильме является результатом калькуляции.
— В каком смысле?
— Сюжет строится вокруг того, что герой должен преодолевать трудности. Так прописано во всех пособиях по сценарному делу… Герой не потому борется, что у него проблемы — у него проблемы потому, что он должен бороться. Когда умный человек понимает, что фильм, который он смотрит — это просто механическая стимуляция его эмоций световым электродоильником, он испытывает невыразимое страдание от бесчеловечности мира. Кажется, пустяк, а дает огромное количество агрегата «М5». Умных наша культура выдаивает куда сильнее.
— А новости? — спросил я.
— Нет никакой разницы. Допустим, ты устал от фильма и переключил телевизор на новости. И видишь, что валютный курс изменился самым роковым образом, шахтеров завалило в шахте, над их детьми надругались педофилы, а экономическая реформа тем временем украла у всех перечисленных граждан будущее… Хороших новостей не бывает вообще. Ты когда-нибудь думал, о чем сообщает полная сумма информации мировых масс-медиа?
— Это не так просто сформулировать.
— На самом деле просто, — сказал Аполло. — Она сообщает о непостоянстве и страдании. Мир непостоянен — иначе ни в каких новостях не было бы нужды. А непостоянство и страдание — это практически одно и то же. Одно неизбежно ведет к другому. Даже когда страдание замаскировано под удовольствие от того, что сегодня плохо кому-то другому…
— А интернет?
— Интернет — это наше самое перспективное направление. Ты много времени проводишь в сети?
— В общем да, — сказал я. — Хотя сейчас все больше в хамлете… Но бывает.
— Тогда сам должен знать. Человек всегда выходит в сеть с предвкушением, что он сейчас выловит из океана информации нечто ценное, интересное и нужное. И что происходит через три-четыре часа? Он встает из-за монитора с чувством, что через его душу пронеслось стадо свиней. Причем, я бы сказал, евангелических свиней — в которых перед этим вселились все ближневосточные злые духи. Человек клянется, что больше не будет тратить время на эту помойку.
— Правда, — согласился я. — Но почему это так?
Аполло пожал плечами.
— А как это может быть по-другому? Интернет — просто космос игр, фильмов и новостей. Как бы черное небо, усеянное кинескопами. Человек способен перемещаться от одной звездочки к другой — и каждый раз устремляется к той из них, которая обещает ему максимум удовольствия. Вот и вся психология интернет-серфинга. Человек — это машина, постоянно движущаяся к точке наибольшего наслаждения. Но при этом она вырабатывает не наслаждение, а страдание. Занятый электронной мастурбацией человек очень скоро начинает бегать по своему личному космосу кругами. Он похож на крысу, которая все время надеется получить стимулирующий импульс — но гораздо чаще сжимается от удара током, вспоминая, что у нее нет ни денег, ни перспектив, ни даже времни на этот серфинг. Весь интернет густо усеян напоминающими про это маркерами. Заведение выигрывает всегда. Идеальный информационный корм, Рама, не только абсолютно гомогенен, но и безупречно фрактален…
Я даже не стал спрашивать, что это значит. Я просто прошептал:
— Это бесчеловечно.
— Почему же бесчеловечно, если этой бесчеловечности не замечает ни один человек? Никто не возражает, Рама. Люди, наоборот, покупают себе маленькие переносные доильники, чтобы не отключаться от нас ни на секунду. И платят за это приличные деньги. Они послушно копируют придуманные маркетологами паттерны поведения, чтобы им было что снимать своими гаджетами. Люди почти счастливы… Они считают себя свободными, потому что могут сами выбрать маршрут перехода из точки А в точку Б. Хотя на самом деле никакой точки Б нет, а есть только, как говорят у вас сибирские урки, те же яйца при виде сбоку…
Мы дошли до стоящей над обрывом беседки и повернули назад. Теперь море с далекими островами было справа, а вознесенный над миром дворец — слева.
Я вдруг понял, где мы.
Это был дом Тиберия на Капри — Villa Jovis. Я видел реконструкцию в каком-то историческом альбоме, и дворец был на нее довольно похож. Только в альбоме его стены были снежно-белыми — а здесь темно-красными.
Мы шли по той самой дорожке, где когда-то гулял император… Впрочем, почему «когда-то». Он гулял по ней и теперь.
Уже пели птицы. Дул легкий морской ветерок… Вот только мне не особо нравились эти голые мраморные мальчики между кипарисами. Может, я и не обратил бы на них особого внимания, но в сочетании с рукой императора, поглаживающей мою шею, это немного тревожило.
— То, что мы успели обсудить — лишь крохотная часть новых трендов, Рама, — продолжал Аполло. — Мы на пороге новой гуманной эры. Великая Частотная Революция уничтожит страдание в его грубых формах. Она сведет к минимуму войны. Она снимет с вампиров вековую ответственность за человеческую боль и сделает саму эту боль почти незаметной за музоном, смайликами и хохотком. Мы не можем вывести человека из стойла на свободу, как мечтают некоторые утописты. Но мы можем навеять человечеству золотой сон, полный эротики и энтертейнмента — с легкой, почти незаметной, плавно распределенной фрустрацией. При этом, Рама, у нас будет больше баблоса, чем когда-либо в истории. А люди приблизятся к счастью настолько, насколько это позволяют конструктивные особенности ума «Б». Разве это не великая цель?
Я уже устал от его напора — и понял, что следует согласиться, хотя бы из вежливости. Я кивнул. Аполло уставился на меня долгим немигающим взглядом — в котором, как мне показалось, промелькнуло сомнение.
— Тебе, вероятно, сложно представить в полном объеме, о чем я говорю, — сказал он утешительно. — Ничего. Понимание придет постепенно. Я приглашаю тебя, Рама Второй, занять место рядом со мной в этом великом проекте. Будь одним из нас. Ты уже стал undead. Теперь тебе следует войти в число Leaking Hearts.