Бетонная агония
Шрифт:
Шаги начали медленно удаляться. Мне пришлось шагать за ними след в след, прижимаясь к стенке коридора. Хорошо, что я оказался таким медленным, иначе они пересеклись бы со мной, поднимаясь по лестнице. Теперь до каморки рукой подать.
Вот она, родимая, рука по привычке аккуратно взялась за засаленную ручку и потянула на себя и чуть вверх. Я вошёл внутрь, в ноздри ударил запах гнили, плесени, крысиного дерьма и старой древесины. Ноги будто сами зашагали по привычной тропинке между жестяными вёдрами и сломанными лыжами.
Да, любой чужак опрокинул бы всё это богатство на себя. Эта каморка была словно память атрофированного мозга, заполнена обломками былых воспоминаний. И я в них, в этих обрывках образов и чувств, был свой.
Шкаф, как всегда, был пуст, три полки сиротливо посмотрели на меня в подсветке телефона. Задняя фанерная стенка хитро улыбалась крохотной чёрной щёлочкой в самом низу. Кое-кто забыл добавить туда гвозди.
Я слегка приподнял пыльный лист, пригнулся и аккуратно прополз под нижней полкой. А затем тихонько закрыл дверцы шкафа. Хорошо, что я научился выделывать такие фокусы, не пачкая форму, иначе приходилось бы стираться чуть ли не каждый день.
Ну, вот я и на месте. Это почти как родной дом, только в нём можно ещё и курить. Поеденным ковром стелился на полу тусклый, в разбитое слуховое окно заливались дождевые капли, поливая гнилые доски. На бледных лучах летала пыль, с потолка свисала паутина. Я достал из тайника в кирпичике общую зажигалку и резко чиркнул колёсиком.
С третьего раза появилось крохотное ровное пламя, сигарета машинально появилась у меня в зубах. Первая смачная затяжка отправилась в лёгкие, обитель приняла меня в свои объятия и закружила в пыльном вальсе.
Горький табак, почти пепельный на вкус, смоляным пятном разлился у меня на языке, затем – камнем упал в грудь. Самое отвратительная вещь, что я курил в жизни, однако, это было хоть что-то. Я выдохнул в разбитое окошко струйку белого дыма и затянулся снова.
Если приглядеться, то на подоконнике можно увидеть послания, оставленные предыдущими поколениями, в основном, матом, конечно. Иногда попадались строчки поэтов, английские, французские, испанские, даже греческие и русские, кто бы мог подумать. Некоторые послания стёрлись от времени, но вот это…
Мы в цирке, ты и я – смотри,
Два клоуна арены цирка
Ты, белый, сопли подотри
Весь в слезы с мокрою ширинкой.
Я помогу тебе подняться, друг,
И тотчас же огрею палкой,
И смех, и слезы, и испуг
В нашей словесной перепалке
Зритель смеется, все – экстаз
Катарсис, место преступленья
И место действия – матрас,
Готовься к присовокупленью
Достану из своих штанин,
Со смехом плюну на ладошки,
Всажу свой дьявольский аршин,
Он не пятнадцать, он побольше.
Зритель смеется, все – успех
Конферансье кричит: довольно
Лишь только ты орешь, что грех,
Но ты же любишь жить прикольно.
Странно, чем новее были заметки, тем мудрее они становились. Например, про розы и паровозы было не очень красиво, но зато душевно, и запись была довольно затёртая. Меня всегда интересовало, как только ребята проносят ножи и зажигалки? Может быть, их не обыскивают, как нас, или у них есть деньги на взятки, хотя, скорее всего, и так, и так, досконально мне не будет известно.
В прочим, всё это пустяки, вот вид из окна – другое дело, он меня радовал гораздо больше. Окошко выходило на улицу, как раз на тротуар, а по нему, внизу, часто бродили суицидальные офисные клерки. С каждым годом их становиться все меньше и меньше.
Вот и сейчас люди с обвисшими животами в костюмах уныло шагали по лужам в стёртых ботинках. Ни дождь, ни снег, ни град, ни камнепад не могли стереть с их лиц тупую тоску. Не скрою, я был рад стоять здесь и знать, что я – не они. Я тут, с сигаретой, стою и курю, а меня никто не видит.
Голова наполнилась приятным туманом, пальцы почувствовали приятную немоту. Мысли забродили ленивее, глаза закрылись, плечи распрямились, впервые за несколько дней я улыбнулся. Может, я, конечно, поступаю неправильно, плохо, но последнее время не видно, чтобы кто-то поступал иначе.
Вот сейчас, например, под окном прошлась пьяная компания. Один из них разбил пустую бутылку о фонарный столб и, гогоча, пошёл дальше. На глазах у полицейских, возможно, они них знают. И, может, пьют после работы на одной детской площадке.
По крайней мере, один из них помахал компании на прощание.
– Ты совсем обнаглел, урод очкастый?!
Тело мигом превратилось в слух. Мышцы вновь напряглись, сигарета отправилась в банку из-под тушёнки. Глухой голос доносился из-за тонкой деревянной стены, разделявшей коморку и выход на лестницу, как раз рядом с люком на крышу. Оттуда же доносились еле слышные всхлипы. Кажется, они нашли место для допроса.
– Я тебе сейчас все зубы выбью, понял?!
Шаг за шагом, я медленно, словно кот, двигался к стенке, паук в углу, кажется, смотрел на меня при этом, как на дурака. Ну что ж, может, он прав, так оно и есть, однако такие события, как это, пропускать нельзя. Во всяком случае, если я дошёл до сюда и не попался, то уходить обратно было бы глупо, тогда я бы себе точно ничего не простил.
Пальцы на телефоне сами выбрали функцию диктофона.
Казалось, стук моего сердца можно было расслышать на первом этаже. В висках пульсировала кровь, дыхание улетучилось и больше ко мне не возвращалось. Я изо всех сил старался не шататься, идти аккуратно, но получалось, честно говоря, не очень, меня всё время куда-то относило, а мысли отказывались повиноваться. Я тонул в поту.
Из недр стены пробивалась крохотная полоска, белый лучик. Её можно было бы и вовсе не заметить, если бы пыльные глаза так не изголодались по свету. Маленькая щель уместилась между двумя досками, она была совершенно невидна с другой стороны, и даже я её никогда раньше не замечал.