Без покаяния
Шрифт:
Хорошо бы — лето. Летом иван-чай пойдет: когда он молодой, его варить можно. И солнышко обогреет. Балдоха [10] — наше спасение.
На других нарах, напротив, Иван-Гамлет. Привалился спиной к стене, глаза закрыл, тихо бренчит на гитаре — тоже на освобождении человек, уже вторую неделю.
Гитару ему в КВЧ [11] дают для развития самодеятельности. Чтобы он разучивал «Вдоль деревни, от избы и до избы, зашагали самоходные гробы…», а он другую песню сочиняет. Балладу.
10
Балдоха —
11
КВЧ — культурно-воспитательная часть.
Первые строчки белорус пел Леньке давно. Хитрые такие строчки, будто он с червей заходит, а козырей за пазухой придерживает:
— Товарищ Сталин, Вы — большой ученый, В науке жизни знаете Вы толк… А я простой советский заключенный, И мне товарищ — Ленька — брянский волк…Тут он про Леньку намекал и всю его биографию, начиная с детского горшка. Люди, мол, туг самые серые и безвредные, товарищ Сталин, зря срок волокут, по недомыслию Вашему…
За что сижу — воистину не знаю, Но прокуроры все-таки правы! Теперь сижу я в заполярном крае, Где при царе бывали в ссылке Вы…А дальше пока не сочиняется у него. Выдохся.
— Письмо-то кончил? — ехидно спросил Ленька из-под одеяла, открыв один глаз.
— А пошел ты… — тихо прошептал Иван. И задергал тихонько струны, и заплямкал губами, словно на прикуре:
— Тишина и покой в этой келье сырой, Монастырь этот смотрит уныло. Сколько дум и страданий, и сил молодых Здесь навеки угроблено было!..— Брось! — взорвался Ленька. И вскочил, не пожалев тепла под бушлатом. — Брось, заткнись! Не морочь душу, без тебя тошно!
Иван послушно прижал струны исхудалой, почти сквозной ладонью, вздохнул тяжко. Вот, мол, житуха: и молчать — не молчится, и петь не смей, потому как другие не в настроении…
Замолчал он, но Леньке от этого не стало легче, над головой услышал знакомые полудохлые голоса. Там двое доходных теоретиков опять вели нескончаемый спор-поединок насчет того, как надо было сделать с самого начала и кто теперь во всем виноват…
Вот же падлы! У костра, было время, схватывались, как лохматые собаки, ажник шерсть клочьями, у пенька с общей двуручной пилой тоже спорили по битому часу, пока бригадир дрыном не разгонял, и теперь, на больничном освобождении, тоже угомониться не могут, все выясняют, кто был прав. То-то ненормальные! Им бы лежать тихо, руки по швам, силенки экономить, как это делает Ленька Сенюткин, так нет! И лежат-то ведь на соседних нарах, бок о бок, с виду — водой не разольешь…
Других политиков блатные запросто именуют «фашистами» — так, не вдаваясь в смысл, вроде бы по беззлобной шутке, если это правильно понимать. А этих намертво окрестили теоретиками, и по-другому никто не называет. Иной раз, правда, и по именам приходится окликать, но это если по отдельности. Льва Давыдовича, к примеру, зовут Лёвой, а Модеста Поликарповича — Мудестом. Сами же они друг другу политические клички приляпали: Леве — «Вертодокс», а Мудесту — «Правый уклонист». Потеха.
Болтовня их давно уже всем известна, до главной сути тут каждый обитатель барака давно уже допер даже неграмотными, бараньими мозгами, а они все никак не решат, кто прав.
О чем спорят, гады, послушать нечего! Сверху — сдавленный шепоток.
Вертодокс: А я все-таки утвегждаю, что генегальная линия была пгавильной! И единственно свага между вождями могла пгивести к подобному егалашу…
Уклонист (едко): И разумеется, «Он не знает всего, что здесь творится»?..
Вертодокс: Безусловно! Это — как ком с гогы, милостивый госудагь! Я это даже сегдцем чувствую!
Уклонист: Ах, «сердцем»! Но, милый мой, вы же давным-давно потеряли ощущение реальности! То вы своего Иуду Искариотского, вашего тезку, готовы были целовать в зад ради его громогласной отсебятины, то — нынешнего гениального сапожника. И там, и тут — генеральная линия, и без всяких отклонений!
Вертодокс: Давайте, однако, спогить в гамках пгиличий. Мы же воспитанные люди, Модест Поликагпович…
Уклонист: Какие уж тут приличия! Еще Ленин предупреждал вас, что хватите с ним горюшка, а вы письмо-то утаили.
Вертодокс: Никакого письма не было! Выдумки пгавых!
Уклонист: Ну, ясно, если факты против вас, то тем хуже для фактов… А вот это, например… Троцкистская экспроприация крестьянства, в том числе и среднего и даже беднейшего… — земля-то у всех равно отторгнута! — это, по-вашему, тоже выдумки правых?
Вертодокс: Позвольте!
Уклонист: Не позволю! На словах — разгромили левацкие загибы и самого Троцкого изгнали за границу, а по сути все это внедряете в практику, да еще как! Кто это, интересно, там у вас практикуется в двуличной игре, не Лазарь ли Моисеич? Он теперь главный визирь при гениальном сапожнике? А каковы методы? Миллионы мужиков с отшибленной памятью — по Беломорканалам, по Таймырам, до самой Колымы… За что? За какие прегрешения? Я уж не говорю, сколько краскомов перед самой войной было отправлено «к Духонину», чтобы остальные молчали!
Вертодокс: Такова необходимость вгемени… Петг Пегвый тоже… А кгоме того, классовый пгинцип…
— Это понятно, — вроде бы согласился Уклонист. — Каин убил Авеля, как и подобает библейскому мерзавцу, но он, в общем-то, был прав, поскольку действовал с позиций ближайшей пользы. Классово!
— Нет, вы только послушайте, что он говогит! — вне себя закричал Вертодокс, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, как бы ожидая поддержки со стороны угнетенных масс.
И дождался.