Без права на награду
Шрифт:
Девчонки заорали. Но их крика никто не услышал. И первые – они сами.
Раньше всех пришел в себя Меллер. Его тряс за руку привычный к делу звонарь, требуя воздаяния за труды. Барон помотал головой, удостоверился, что Катя на месте, только ревет. А у Олёнки носом идет кровь.
– Я не знаю, что нам скажут мать и бабушка.
Александр Христофорович и представлять боялся.
Вопреки ожиданию, гости были отвлечены домашним фейерверком на склоне горы, ниспадавшей к Мже. А Елизавета Андреевна, как всегда, упиралась на кухне, командуя оравой девок из деревни, призванных месить господское тесто. Завтра
Про колокол сказали, будто на ветру оборвалась веревка, но звонарь успел вовремя поймать расходившийся язык.
– Ах, негодник! – всполошилась Мария Дмитриевна. – Я ему, злодею, кожаных вожжей посылала, чтобы не перетерлись. Так нет! Все подвязывает ветошью! Да я его теми же вожжами…
Бенкендорф с Меллером переглянулись, отлично понимая, кого госпожа Дунина захочет взгреть вожжами, если история откроется.
Но до ночи было тихо. Видать, девчонки молчали. Потапыча барин снова услал к прислуге со штофом наливки. И улегся в кровать, ожидая чудес. Елизавета Андреевна его обломала.
Неужели он так самоуверенно вел себя в сенях и за столом?
Утром все обнаружилось.
– Что вы сделали с моей дочерью? – бесновалась вдова. – Я всю ночь не могла выйти из детской. Она поет басом!
Шурка был обескуражен.
– А покойников видит?
– Каких покойников? Ей-богу! Злодей! Враг рода человеческого! Навязался на мою голову! Еще в Мокром надо было вас выгнать! – Женщина рыдала.
– Мадам, – у дверей господской половины появился как всегда веселый и румяный Роман Романович. – Что стряслось? Вышей дочери опять худо?
«Да уйди же ты, бобер бесхвостый!»
Шидловский очень по-хозяйски попытался обнять Елизавету Андреевну. Шурка чуть не взревел, как кабан, и не кинулся на соперника. Но дама повела плечами, отстраняя руки жениха. И одним этим движением восстановила равновесие. Казалось, ей никто не нужен: она смотрела на Олёнку, которая, выйдя из детской, совершенно спокойно прошлепала мимо Шидловского, намереваясь спускаться в сени, откуда дверь вела в нужник. Только Катя поняла ее взгляд.
– Ничего! Мама! Ничего! – старшая барышня Бибикова кинулась к матери в объятия.
Та засмеялась и подхватила дочь.
– Пусть поет, – от сердца у нее отлегло. – Все лучше, чем… Гораздо лучше!
К шапочному разбору явился Меллер и сиплым голосом сообщил Шурке на ухо:
– Как рукой сняло. Никаких теней. Вашему денщику надо памятник ставить.
– Монумент. – Бенкендорф был зол. Его обругали, несмотря на общее счастье.
Елизавета Андреевна обернулась к нему через плечо. Поймала взгляд. Но не опустила глаз. Ее лицо из радостного стало серьезным. Она ссадила Катю на пол и подошла к генералу.
– Я запрещаю вам. Вы не смеете что-либо предпринимать в отношении моих детей. Никогда. Слышите? Даже самое лучшее. Без моего ведома. Никогда.
В Ярославле находилась тогда великая княжна Екатерина Павловна, принцесса Ольденбургская, только что разрешившаяся от бремени. Генерал Винценгероде приказал извещать ее прямо обо всех неприятельских движениях.
Начало сентября 1812 года. Ярославль.
Ветер с большой реки – теплый и сильный – буквально выдувал всадников из седел. Бил в грудь и не давал устоять на месте. Лошади плясали, норовя сами, без понукания, спускаться с холма.
Два офицера, въехавших на набережную – только перед войной приведенную в порядок и опять развороченную – увидели бесконечные хвосты телег, толпы беженцев, уже успевших завшиветь и покрыться непристойной грязью. Ничего нового. Эти картины с завидным однообразием повторялись от самого Малоярославца. Теперь война докатилась и до Волги. Пусть не сражениями. Но горем. Кровью. Бинтами. Вспоротыми кишками армии.
Жители попрятались по домам, мимо которых текла другая река – серая, вздыбленная, голодная и злая. Кто мог, помогал. Но большинство просто онемело от ужаса.
Впрочем, нашлись и те, кто не растерялся. Александру Христофоровичу несколько раз показали на набережную, как на местопребывание генерал-губернатора [22] . Нашел кабинет!
Беднягу рвали на части. Требовали распоряжений. Поминутно потрясали новостями. И дергали, дергали, дергали.
Пока его высочество в сопровождении целого клана чиновников сам не врезался в курьеров, Бенкендорф и Волконский топтались на месте, не в силах выкрутить лошадей из водоворота повозок, рыдванов, тарантасов…
22
Принц Петер Фридрих Георг Ольденбургский, супруг великой княжны Екатерины Павловны, генерал-губернатор Твери, Ярославля и Нижнего Новгорода. Александр I, желая накануне войны закрепить за Россией порты немецкого княжества Ольденбург, выдал сестру замуж за наследника ольденбургского престола. Принц Георг успел кое-что сделать для строительства в России дорог и каналов, прослыл хорошим администратором в своем наместничестве, где развернул широкую медицинскую помощь раненым и принимал беженцев.
– Рат фидеть фас, госпота!
Принц был без шляпы, жиденькие волосы липли от пота к голове, залысины от висков прогрызли дорожки чуть не до темени. Худоба обозначилась еще явственнее, чем раньше, а бледность пожрала лицо целиком, не оставив румянца на щеках. Кой черт занес его в Россию? Здесь он сразу постарел, минуя зрелость. Однако в движениях Георга обнаруживалась уверенность, передававшаяся окружающим.
– Ваше высочество! – полковник отсалютовал. – Мы посланы от генерала Винценгероде с уверением в том, что дорога на Ярославль перекрыта Летучим корпусом…
Принц замахал рукой, как бы прося извинения за то, что вынужден прервать вестового. Ему в локоть вцепился пролезший под двумя телегами полицмейстер.
– Георгий Петрович!
Откликавшийся на это имя худосочный отпрыск Ольденбургского дома вытянул подчиненного из-под оглобли.
– Дворянское собрание, что вы велели под госпиталь… нет уж места. В саду кладут. Ничто. Погода жаркая. Но уже под завязку…
Принц ненадолго задумался. Прижал руку ко лбу. А потом снова повернулся к полицмейстеру: