БЕЗ ПРОТИВОРЕЧИЙ
Шрифт:
– Это что-то новое. Раньше за тобой такого не замечалось.
– Все шутишь, как в старые добрые времена. – Таггарт медленно, как бы без умысла, отодвинулся от группы гостей, надеясь увести Франциско за собой. – Ты же прекрасно знаешь, что в этом зале нет человека, который не хотел бы поговорить с тобой.
– Неужели? Я склонен подозревать обратное. Франциско послушно последовал за Таггартом, но остановился на таком расстоянии, чтобы их могли слышать.
– Я всячески пытался связаться с тобой, но… обстоятельства не позволили… – начал Таггарт.
– Ты что, пытаешься скрыть тот факт, что я отказался встретиться с тобой?
– Нет…
– Просто не мог себе представить, о чем ты хочешь со мной поговорить.
– Конечно же, о рудниках Сан-Себастьян, – сказал Таггарт, слегка повысив голос.
– Да ну? А что в них такого особенного?
– Но… Послушай, Франциско, это серьезно. Это же катастрофа, беспрецедентная катастрофа – и никто в этом не может разобраться. Я не знаю, что и думать. Ничего не могу понять. В конце концов, я имею право знать.
– Право? Джеймс, ты старомоден. И что же ты хочешь знать?
– Прежде всего эта национализация; что ты собираешься делать в связи с этим?
– Ничего.
– Ничего?!!
– Но ты, конечно, не хочешь, чтобы я что-либо предпринял? Мои рудники и твоя железная дорога национализированы по воле народа. Неужели ты хочешь, чтобы я противился воле народа?
– Франциско, это нешуточное дело.
– А я никогда и не считал его шуткой.
– Я требую объяснений. Ты должен ответить перед своими акционерами за все это бесчестное предприятие. Зачем ты купил рудники, которые и гроша ломаного не стоят?
Зачем вышвырнул на ветер миллионы долларов? Что за грязную аферу ты провернул?
Франциско стоял, глядя на него с вежливым изумлением:
– Ты что, Джеймс? Я думал, ты одобришь мои действия.
– Одобрю?
– Я думал, ты расценишь рудники Сан-Себастьян как практическое воплощение моральных идеалов высшего порядка. Помня о том, что было причиной наших разногласий в прошлом, я думал, что доставлю тебе радость, действуя в соответствии с твоими принципами.
– О чем ты говоришь?
Франциско с сожалением покачал головой:
– Я не понимаю, почему ты называешь Сан-Себастьян грязной аферой. Я думал, ты расценишь это как благородную попытку воплотить в жизнь то, чему учат сейчас весь мир.
Разве не общепризнанно, что эгоизм – порок? Что касается Сан-Себастьян, я был начисто лишен эгоизма. Разве не порочно преследовать личные интересы? Никаких личных корыстных целей я не преследовал. Разве не порочно работать ради прибыли? Я не гнался за наживой – я понес убытки. Разве не общепризнанно, что целью и оправданием любого промышленного предприятия является не производство, а благосостояние рабочих? Сан-Себастьян стал самым успешным предприятием в истории промышленности! Рудники не дали ни грамма меди, но обеспечили благосостояние тысячам людей, которые за всю свою жизнь не достигли бы того, что получили за один рабочий день, не ударив пальцем о палец. Разве не общепризнанно, что владелец – паразит и эксплуататор, что всю работу выполняют рабочие и лишь благодаря им становится возможным производство? Я никого не эксплуатировал. Я не обременял Сан-Себастьян своим бесполезным присутствием, я оставил рудники в руках более достойных людей. Я не делал никакой оценки этой собственности. Я предоставил это горному инженеру. Он не очень хороший специалист, но ему очень нужна была работа. Разве не общепринято, что когда нанимаешь человека на работу, то прежде всего нужно принимать во внимание его потребности, а не то, какой он специалист? Разве не общепринято, что для
Все слушали в гробовой тишине, единственной реакцией на его слова прозвучал внезапный хрипловатый смешок Бетти Поуп: она не поняла ничего из сказанного, но видела беспомощную ярость на лице Джеймса Таггарта.
Все смотрели на Таггарта, ожидая, что он ответит. Они были абсолютно равнодушны к теме разговора, их просто забавлял вид человека, попавшего в неловкое положение. Таггарт выдавил из себя снисходительную улыбку:
– Неужели ты думаешь, что я приму все это всерьез?
– Было время, когда я не верил, что кто-нибудь может принимать это всерьез. Я ошибался.
– Это возмутительно! – Таггарт повысил голос. – Это просто неслыханно – относиться к своим общественным обязанностям с такой безответственностью. – Он поспешно повернулся, собираясь уйти.
Разведя руками, Франциско пожал плечами:
– Вот видишь? Я так и думал, что ты не захочешь со мной разговаривать.
Реардэн стоял в дальнем конце гостиной. Заметив это, Филипп подошел к нему и движением руки подозвал Лилиан.
– Лилиан, по-моему, Генри скучает, – сказал он насмешливо, улыбаясь так, что невозможно было определить, кому предназначалась эта насмешка – Лилиан или Реардэну. – Неужели нельзя его как-нибудь развеселить?
– Да бросьте вы! – сказал Реардэн.
– Ах, Филипп, если бы я знала, как это сделать. Я всегда хотела, чтобы Генри научился отдыхать и расслабляться. Он всегда и во всем такой серьезный – настоящий пуританин. Мне всегда хотелось хотя бы раз увидеть его пьяным, но я давно оставила надежды на это. А что ты предлагаешь?
– Ну, не знаю. Но как-то нехорошо, что он стоит совсем один.
– Хватит вам, – сказал Реардэн. Смутно понимая, что не должен задевать их чувств, он все же не удержался и добавил: – Если бы вы знали, как непросто было остаться одному.
– Ну вот, что я говорила! – сказала Лилиан, улыбаясь Филиппу. – Наслаждаться жизнью и обществом не так просто, как выплавить тонну стали. Интеллигентности на рынке не научишься.
Филипп усмехнулся:
– Меня беспокоит отнюдь не его интеллигентность. Ты уверена, что он такой уж пуританин, Лилиан? На твоем месте я бы не позволил ему стоять здесь одному и глазеть по сторонам. Здесь сегодня слишком много красивых женщин.
– Чтобы у Генри возникла мысль о супружеской измене? Филипп, ты ему льстишь. Ты его переоцениваешь, он не настолько смел. – Она холодно улыбнулась Реардэну и ушла.
Реардэн посмотрел на брата:
– Какого черта, Филипп? Что ты несешь?
– А, кончай корчить из себя пуританина. Что, уже и пошутить нельзя?
Бесцельно пробираясь сквозь толпу гостей, Дэгни спрашивала себя, почему она приняла приглашение прийти сюда. Ответ изумил ее. Она пришла потому, что хотела увидеть Хэнка Реардэна. Наблюдая за ним в толпе гостей, она впервые осознала, как разительно он отличается от других. Их лица были словно сплошная масса, состоящая из чередующихся схожих обликов, которые выглядели так, словно таяли под лучами солнца. Лицо Реардэна выделялось резкими чертами, а в сочетании с холодно-голубыми глазами и волосами пепельного цвета казалось твердым, как лед, и отличалось необыкновенной чистотой линий. На фоне Других он выглядел так, словно шел сквозь туман, ведомый ярким лучом света.