Без Веры...
Шрифт:
Памятуя о том, что мне к тому времени будет всего семнадцать, и сложение у меня самое астеническое, делаю ставку на ловкость и подвижность. Самое то, чтобы скакать под вагонами и прыгать из окон…
А если вдруг придётся драться, то к чёрту правила! Нож и кастет уравнивают весовые категории, давая преимущество ловким, быстрым и что немаловажно — отмороженным.
Насчёт последнего не уверен… Несмотря на весёлую юность, в драках я полагался прежде всего на рукопашный опыт, а не на раскручиваемую над головой арматурину и мухоморную храбрость берсерка. Дрался не то чтобы по
Но как бы то ни было, готовлюсь! Надеюсь, вся эта подготовка не понадобится в принципе, но если вдруг что — я буду готов хотя бы физически.
Глафира иногда выглядывает из кухни и смотрит на «это непотребство», качая головой, после чего удаляется обратно. По её экспертному суждению, отработка ударов по воздуху, это «приманивание бесов». Или провоцирование? Не разобрался… Но думаю, она и сама толком не понимает, а просто знает, что непотребство!
Мостик и хождение на руках вгоняет её панический в трепет и заставляет креститься. Вгоняло.
Побывав в цирке на представлении (мой подарок «за хорошую работу») и увидев гимнастов, служанка несколько успокоилась и больше не считает, что в меня вселились бесы, и что «Вам, Алексей Юрьевич, в храме надо чаще бывать!» Теперь она считает, что я хочу сбежать из дома и стать в цирке акробатом, регулярно зудя на тему, что «порядочные господа такими вещами не занимаются!»
— Алексей Юрьевич! — прервала она мою гимнастику появившись из кухни с полотенцем в руках, — Вы напомнить велели, когда десять будет!
— Спасибо, — киваю ей благодарно и обтираю лицо полотенцем. На часах…
— Глафира, — в очередной раз объясняю ей, — десять часов, это когда стрелки вот в таком положении!
Женщина кивает с напряжённым лицом, а в глазах — мука мученическая! Какие там стрелки и циферки… отстаньте, барин! Пирожки подходят!
Наскоро обтеревшись в ванной влажным полотенцем, переодеваюсь и спешу покинуть дом. Сегодня, десятого октября, на Красной площади будет торжественный патриотический молебен.
Я не христианин, хотя и крещён в обеих жизнях по православному обряду, и пожалуй, вовсе неверующий, но с исторической точки зрения — это событие, которое не хочется пропустить! Шикарный, интереснейший срез патриотического общества в его дистиллированном виде!
Народ к Красной площади шествует с хоругвями, иконами и портретами, и колода эта тасуется порой весьма причудливо, хотя никого это, очевидно, не смущает. Можно увидеть портрет Самодержца в череде икон, хоругвь посреди портретов полководцев и неожиданно — лубок, исполненный в псевдонародном стиле, на котором Кайзер представал в весьма неприглядном виде.
Но большинство всё-таки идёт с пустыми руками, пустыми головами и одухотворёнными взглядами баранов. Вопреки моему ожиданию, много народа не лапотного, исконно-посконного, как подсознательно ожидалось. Всё больше мещане, разночинцы, прислуга и разумеется — чиновный люд, которому на таких демонстрациях быть полагается по должности.
А разговоры — те самые…
— … исконная мечта русского человека! — втолковывает
Ускоряю шаг, вовсю глазея по сторонам и собирая типажи.
«Проливы… ха! Османская империя ещё в войну не вступила, а эти уже Проливы делят! А газеты? Вот зачем, скажите, подливать масла в огонь?!»
— … помолимся-а… — тянет густым басом какой-то странный тип в рясе самопального вида, шагая широким шагом через толпу, не разбирая дороги. От него шарахаются, ругаются и тут же, завидев рясу, начинают на всякий случай креститься и кланяться вслед.
Таких вот монашествующих в толпе на удивление много, и не каждый разберётся вот так вдруг, кто из них самозванец, всю жизнь таскающийся от Хитровки до купчих, а кто натурально паломник и побывал в Иерусалиме. Впрочем, с паломниками тоже не всё так просто, и некоторые из них скорее профессиональные бездельники и бродяги по зову души, что не мешает им быть истово верующими… или не быть!
Когда надо, Церковь умеет мобилизовать кадры, и сегодня Хитрованские богомольцы едины с богомольцами настоящими, шагая в едином строю. Фигурально, разумеется!
Подбадривают, воодушевляют, и если надо — пугают! Не Пастыри, но пастушьи собаки, готовые кусать и лаять за брошенный кусок хлеба и редкую ласку.
Одни зарабатывают себе индульгенцию от Церкви, возможность и дальше дурить купчих и мещанок, а другие — паломнические паспорта и возможность немножечко возвыситься в серой массе богомольцев. Впрочем, я пристрастен!
Мне вся эта публика кажется просто неопрятными бездельниками, которым нужен хороший психолог, а половине — психиатр! И хороший нарколог…
— Разобьём, Екатерина Андреевна, непременно разобьём! — хорохорится немолодой одутловатый мужчина язвенного вида перед интересной дамой, идущей с ребёнком, миловидной девочкой лет восьми. Вид у него такой залихватский, будто язвенный господин собирается разбивать супостата самолично, парадным шагом отправившись на фронт прямо с Красной площади.
Эти поинтересней будут, и в другое время я бы с удовольствием погрел уши, наблюдая за тем, как стареющий ловелас пытается очаровать интересную даму на излёте молодости, но…
… ускоряю шаг, ввинчиваясь в густеющую толпу и некоторое время иду за богомольного вида бабками, на ходу поющими акафисты, но быстро покидаю их, разочаровавшись. Ничего нового! Классические церковные бабки из тех, что поедом едят домашних и портят жизнь всем окружающим, считая при этом себя почти святыми только потому, что они часто посещают храм и соблюдают все посты.
Компания мелких хозяйчиков говорит обо всём разом, смешивая воедино высокий патриотизм, будущие репарации от Германии и насущные проблемы, которые им лично принесла война. Один из этой компании сохраняет самодовольный и загадочный вид, и из контекста беседы мне ясно, что он каким-то образом присосался к государственному заказу, делая в своей мастерской почти тоже самое, но теперь для Родины и за вдвое большие деньги.