Без вести...
Шрифт:
— Мне сообщили, господин Кар-га-поль-цев... О, какая трудная фамилия! Разрешите называть по имени?
Иннокентий кивнул.
— Мне сообщили, что вы хотите поехать в Штаты?
— Да, подал документы в отделение «Толстовского фонда».
— Мне это известно. Я читал вашу анкету, но у меня есть вопросы.
Офицер задал десяток все тех же привычных вопросов: где жил до войны, чем занимался, военная специальность, при каких обстоятельствах попал в немецкий плен, служба в плену и по окончании войны, цель поездки в Америку и другие.
Иннокентий отвечал спокойно и обстоятельно, обошел только один факт из своей жизни: пребывание в «зондеркоманде 806».
Лейтенант сосал сигарету и, очевидно, удовлетворился его ответами.
— Теперь, господин Иннокентий, маленькая формальность: въезжающий к нам должен дать отпечатки пальцев...
— У нас, господин лейтенант, только у преступников снимают отпечатки... в милиции. — И тут же добавил: — Собственно, я не возражаю... Это так, к слову.
После того, как эта унизительная процедура была выполнена, лейтенант не спеша раскурил новую сигару и, выйдя из-за стола, остановился на середине комнаты.
— Я весьма понимаю и разделяю ваше стремление, господин Иннокентий, простите, что так называю, эмигрировать в Штаты. Но мне представляется, что туда лучше ехать не с пустыми руками. Надо иметь хотя бы маленький капитал, чтобы делать бизнес...
— А если капитала нет? — спросил Иннокентий, еще не понимая, к чему клонит офицер, приняв его слова за любезное пожелание
— Нет? Надо делать... У меня есть предложение... Прошу понять правильно: я хочу помочь вам. — Он помолчал. — Не согласились бы вы... — офицер глубоко затянулся и закашлялся. — Могли бы вы поехать в какую-либо страну восточного блока, скажем, в Венгрию?
— Зачем? — спросил Иннокентий, хотя ему уже была понятна любезность лейтенанта.
— Я имею положительные отзывы о вас от наших немецких друзей и от вашего друга, господина Гаремского...
Каргапольцев насторожился при упоминании фамилии его бывшего шефа. Он терялся в догадках, знают ли здесь о его схватке с Милославским.
— Я вам доверяю, — продолжал между тем офицер, — и поэтому буду откровенным...
Он сел напротив Иннокентия, оперся локтями о спинку стула.
— ...Венгрия стоит перед важными событиями. Там назрела революция против тоталитарного режима Ракоши и его сообщников. Там нужны герои, которые могли бы повести толпу и открыть ей глаза... Контракт на один месяц — и вы будете богатым человеком..
Каргапольцев постарался ответить самым безразличным тоном, даже не отвел глаз от пристального взгляда офицера.
— Не выйдет из меня героя. Ни языка, ни условий, ни обстановки — ничего не знаю...
— Когда-то вы не знали немецкого языка, господин Иннокентий, но сотрудничали с немцами. Не так ли?
Теперь Иннокентию стало ясно: надо быть осторожным!
— Был такой грех, господин лейтенант. Другие условия... Война... Сейчас я не принял бы такое предложение.
— А вы не боитесь ответственности за связь с гитлеровцами?
— Здесь нет.
— А если мы передадим вас русским? Со всеми документами, разумеется...
Лейтенант круто повернулся, чтобы посмотреть, какое впечатление на Иннокентия произвели его слова. Каргапольцев принял угрозу равнодушно.
— Было бы пока нежелательно.
— Вы сказали «пока»?
— Именно. Наперед трудно загадывать.
Офицер уселся в кресло, вполуоборот к Иннокентию, забросив ногу за ногу. Несколько минут молчал, а затем продолжал уже спокойно:
— Когда-то я читал русского писателя Толстого. Он писал, что мужика нельзя понять: за кажущейся простотой у него скрывается большая хитрость. Вы настоящий мужик, коварный и неглупый. Не буду вас принуждать и не буду вам мешать. Желаю найти свое счастье в Штатах.
И снова улицы чужого города, бесконечный моросящий дождь. Но теперь на душе было теплее от сознания, что так легко открутился от подлого предложения. Радовался тому, что выдержал, не вспылил и не надерзил офицеру. Вдруг ему подумалось: «Выиграл... А не хотят ли они развязать новую войну?»
Незаметно дошел до отеля и только тут вспомнил, что оставшихся денег едва ли хватит расплатиться за койку. Невесело усмехнулся: «Будет день, будет и пища». Но день наступил, а пищи не было: во всех местах, где раньше удавалось заработать, его опередили другие. Пустые кишки громко урчали, все вокруг казалось мрачным и серым...
К счастью, всему приходит конец. В субботу приехал Николай.
— Что с тобой? — встревожился он. — Ты болен?
— Нет. Просто три дня не ел. Кроме тебя никто не накормит.
За обедом Каргапольцев сообщил другу, что он оформился для работы на лимонных плантациях. Через два дня отправят в Хафен, а там на пароход и — в Америку.
Николай знал: нелегко Иннокентию уезжать еще дальше от родины, но огорчать его не стал.
— Попробуй, Кеша. Может, и правда найдешь там свое счастье.
— Нет, Коля, не найду. Счастье у человека, как и судьба, одно. Мое счастье осталось на Байкале, другого мне не полагается.
А за окном по-прежнему моросил осенний дождь: холодный и нудный.
Часть третья
Океанский теплоход вот уже неделю плавно покачивается на широких, отлогих волнах, будто стоит на месте, лишь содрогание каюты и отдаленный гул двигателей да всплески воды напоминают о движении.
Иннокентий долго лежал с открытыми глазами, наблюдал, как здоровенные черные тараканищи сновали по линолеуму. Забайкальцы шутят, что тараканы — это к счастью. Каким оно будет, его счастье в Америке?
Давящее одиночество, будущее — непроглядная тьма. Тут поневоле впадешь в тоску. Соседом по каюте оказался Анджей, вместе с которым Иннокентий жил в гостиничном номере. Каргапольцев никогда раньше не думал, что человек за несколько суток может так измениться: из молчаливого нелюдима Глущак превратится в какого-то набожного болтуна: у него всегда готов ответ на любой вопрос, на всякое сомнение припасена цитата из библии.
Иннокентий поделился было с Анджеем своими тревогами.
— Нечестивый твою душу наполнил страхом, — серьезно проговорил Анджей.