Без жалости
Шрифт:
— А кто-нибудь видел его, вы не знаете?
— Я постараюсь выяснить. А в чем дело? — задал Сэм крайне неприятный вопрос, стараясь догадаться, какой ответ он получит.
— Этого, сэр, я не могу вам сказать. Надеюсь, вы понимаете.
— Н-да. Ну ладно, хорошо, я поспрашиваю.
— Чувствуете себя лучше? — сразу спросил Риттер.
— Немного, — признался Келли. — Что нового относительно русского?
— Кларк, возможно, вы сделали нечто очень полезное. — Риттер указал на стол, на котором было разложено не меньше десяти пачек различных документов.
— Они собирались убить всех военнопленных, — заметил Грир.
— Кто? Русские? — спросил Келли.
— Вьетнамцы. А русские хотели сохранить им жизнь. Полковник, которого
— Так это хорошо или плохо?
Шум, доносящийся снаружи, изменился, отметил Закариас. К тому же стал громче. Раздавались крики, похожие на команды, однако их смысл был ему непонятен. Впервые за последний месяц к нему в камеру не пришел Гришанов, даже не заглянул. Чувство одиночества, испытываемое американским офицером, еще более обострилось, и его не покидало сознание, что он прочел для Советского Союза курс лекций по континентальной обороне от воздушного нападения. Закариас не собирался делать этого. Он даже не знал, что происходит. Впрочем, это мало его утешало. Русский обманул его, как последнего дурака, и полковник Закариас, офицер американских ВВС, выдал все, что знал. Этот русский атеист перехитрил его, пользуясь его одиночеством, прибегнув к доброте и сочувствию… и алкоголю. Глупость и грех, наиболее действенная комбинация человеческих слабостей, и Закариас попался на крючок.
У него даже не осталось слез, чтобы оплакивать свой позор. Он знал, что все это осталось позади, сделанного не вернешь, и Закариас сидел на полу своей камеры, уставясь на шероховатый грязный бетон. Он нарушил клятву, данную Богу и Родине, сказал себе американский полковник. В это мгновение через люк в нижней части двери внутрь камеры просунули миску с ужином. Жидкий тыквенный суп и рис с червями. Закариас не притронулся к ужину.
Гришанов знал, что его ждет неминуемая смерть. Они не захотят вернуть его в Россию. Они не смогут даже признаться, что захватили его. Он исчезнет, как исчезли во Вьетнаме многие другие русские — и те, что обслуживали зенитные ракетные установки, и те, что занимались еще чем-то для этих неблагодарных желтых ублюдков. Но почему американцы так хорошо его кормят? Должно быть, это большой корабль. Гришанов впервые находился в море. Здесь трудно было проглотить даже такую приличную пищу, однако он поклялся себе, что не опозорится, поддавшись морской болезни, мешавшейся с чувством страха. Он был летчиком-истребителем, отличным пилотом, не раз смотревшим в глаза смерти, главным образом за штурвалом потерявшего управления самолета. Он вспомнил, как его мучила мысль, что скажут Марине в случае его гибели. И теперь ему пришла в голову та же мысль. Пришлют письмо? О чем? Будут ли его сослуживцы по ПВО страны заботиться о жене и детях? Достаточной ли будет пенсия?
— Вы что шутите?
— Мистер Кларк, мы живем в очень запутанном мире. Почему вы считаете, что они питают к вьетнамцам теплые чувства?
— Но русские снабжают их вооружением, готовят кадры. Риттер погасил окурок своего «Уинстона».
— Мы тоже снабжаем людей во многих странах мира. Эти люди — совсем не такие, как мы, они жестоки и вероломны, но нам приходится работать с ними. То же самое относится и к русским, может быть, в меньшей степени, но это не меняет ситуацию. Как бы то ни было, этот Гришанов рисковал очень многим, пытаясь спасти наших военнопленных. — Риттер поднял еще один лист бумаги. — Вот запрос об улучшении их питания — даже о присылке врача.
— Тогда как же мы с ним поступим? — спросил адмирал Подулски.
— А вот это, джентльмены, забота нашего управления. — Риттер посмотрел на Грира, и тот кивнул.
— Минуту, — возразил Келли, — он же выкачивал у них информацию.
— Ну и что? — пожал плечами Риттер. — Такова его работа.
— Мы отвлекаемся от главного вопроса, — заметил Максуэлл. Джеймс Грир налил себе чашку кофе.
— Знаю. Нужно действовать как можно быстрее.
— И
Келли все еще не оправился ото сна, чтобы понять, о чем идет речь, не говоря уже о том, чтобы заглянуть в далекое будущее и увидеть, что ему будет принадлежать в нем главная роль.
— Где сейчас Джон?
Сэнди О'Тул подняла голову от журнала, в котором вела записи. Смена подходила к концу, и вопрос профессора Розена снова пробудил в ней тревогу, которую ей удавалось скрывать в течение целой недели.
— Он покинул страну. А в чем дело?
— Сегодня мне звонили из полиции. Его разыскивают. Боже милосердный!
— Почему?
— Они не сказали. — Розен огляделся по сторонам. Они были одни у столика медсестры. — Сэнди, я знаю, чем он занимался, то есть я хочу сказать, что мне кажется, что я знаю, но я…
— Я тоже не получала от него никаких вестей. Так как же нам поступить?
Розен поморщился и отвернулся, прежде чем ответить.
— Как добропорядочные граждане мы должны помогать полиции, но… мы не делаем этого, правда? Ты не знаешь, где он может находиться?
— Он сказал мне, но я не должна — он занимается чем-то для правительства… там, далеко… — Она не могла закончить, не могла заставить себя произнести это слово. — Он дал мне номер телефона, по которому я могу позвонить. Я им не пользовалась.
— Я бы на твоем месте позвонил, — сказал ей Сэм и ушел. Здесь что-то не так. Джона отправили на другой конец света, там он занимается чем-то важным и пугающим, и, когда вернется, его ждет здесь полицейское расследование. Медсестре О'Тул казалось, что несправедливость жизни достигла своего предела. Она ошибалась.
— Питтсбург?
— Да, так он сказал мне, — подтвердил Генри.
— Между прочим, ты поступил очень разумно, имея там своего человека. Очень профессионально, — в голосе Пиаджи звучало уважение.
— Он сказал, что с этим нужно покончить как можно скорее. Пока она рассказала еще очень мало.
— Она в самом деле все видела? — Пиаджи не понадобилось добавлять, что такое поведение он считает далеко не профессиональным. — Генри, соблюдать строгую дисциплину — это одно. Превращать своих людей в свидетелей — совершенно другое.
— Тони, я займусь этим, но нам необходимо как можно быстрее решить возникшую проблему, понимаешь? — Генри Таккеру казалось, что он на финишной прямой и за линией финиша его ждет безопасность и процветание. То, что должны умереть еще пять человек, чтобы он смог пересечь эту линию, было слишком незначительным после изнурительного марафона.
— Продолжай.
— Ее фамилия — Браун. Зовут — Дорис. Имя ее отца — Реймонд.
— Ты в этом уверен?
— Девушки любят разговаривать друг с другом. У меня есть название улицы и номер дома. У тебя есть необходимые связи. Мне нужно воспользоваться ими.
Пиаджи обдумал полученную информацию.
— О'кей. Наши друзья в Филли займутся этим. Но это обойдется тебе недешево. Генри.
— Я и не рассчитывал на это.
Полетная палуба выглядела такой пустой. Все четыре вертолета, на короткое время приписанные к «Огдену», уже улетели, и палуба вернулась к своему неофициальному назначению городской площади. Звезды на небе были такими же, как и раньше, теперь, когда небо очистилось от облаков, в эти ранние часы на нем виднелась луна в своей последней четверти. Впрочем, на палубе не было матросов. Те, кто сейчас не спали, находились на вахте, однако для Келли и морских пехотинцев цикл дня и ночи как-то сдвинулся, и серые стальные стены их кубрика словно сжимали их, не давая дышать, особенно при тех мыслях, которые роились у них в головах. Кильватерная струя позади корабля светилась зеленью параллельно к поверхности моря корабельными винтами, и оставляла длинный след, показывая путь «Огдена». Полдюжины морских пехотинцев стояли на корме, глядя на светящуюся струю и не произнося ни слова.