«Бежали храбрые грузины». Неприукрашенная история Грузии

Вершинин Лев Рэмович

Намек восприняли, предложения изучили и приняли к сведению. Первый Поземельный получил вкусные преференции. В общем, ладили. Все изменилось после убийства Царя-Освободителя, когда стало ясно, что надо бы что-то делать, и наследник, Александр III, начал «подмораживать» Империю, стремясь исправить батюшкины перегибы и перекосы. Досталось всем, даже лояльнейшей и послушнейшей Финляндии, не говоря уж о Польше. Свою порцию получил и Кавказ. В 1882-м уже казавшаяся вечной должность наместника была упразднена вместе с привилегированным статусом, восстановлена должность главноуправляющего, в обе губернии назначены генерал-губернаторы с расширенными полномочиями. Да и вся новая элита была укомплектована «варягами», хотя и великолепными специалистами, но не знающими Кавказа и не уважающими традиций. Скажем, одним из первых действий нового главноуправляющего, князя Дондукова-Корсакова, стало прекращение «особых отношений» с Первым поземельным, до того активно участвовавшим в реализации «свободных земель» в Абхазии, после чего антиправительственные настроения лидеров «рождающейся нации» резко возросли. Чувствуя за своей спиной поддержку если и не всей общественности, то, по крайней мере, тбилисского и кутаисского «бомонда», Илья Чавчавадзе и его соратники перешли в наступление, избрав целью пробного удара нового попечителя Кавказского учебного округа. Благо повод бить в колокола был реальный, и дала его сама власть.

Мовне питання

В 1881-м,

согласно указанию из столицы Империи, в школах всех типов обеих губерний было введено начальное обучение на русском языке (грузинский допускался в качестве факультатива). При этом никаких подготовительных этапов для школьников, русского не понимавших, предусмотрено не было. Мера была жесткой и едва ли разумной, хотя специально «антигрузинского» характера не имела. Логика правительства была проста и вполне укладывалась в концепцию «подморозки». Обучение всем предметам на русском языке с первого же класса предполагало обязательные занятия с репетитором с самого раннего возраста, таким образом отсекая от образования детвору из малоимущих семей (в образованных, но неприкаянных «нигилистах» правительство Александра III видело корень всех зол). В общем, примерно, вернее, даже не примерно, а точь-в-точь те же цели преследовал и вскоре появившийся «закон о кухаркиных детях», ударивший уже вовсе не по Грузии, а по всему населению Империи. Причем ударивший куда более тяжко, чем по закавказским губерниям. Если в Грузии ценз вводился только имущественный (есть деньги на репетитора – ребенок будет учиться, нет денег – не будет), то в губерниях российских существовала еще и сословная мерка, перепрыгнуть которую дети даже очень состоятельных «кухарок» не могли. Однако на чужую беду всегда плевать, а вот своя болит. Вне зависимости от высочайших соображений, новелла очевидно ущемляла интересы широких масс населения, желавших видеть своих детей грамотными. Понятно, что «Пирвели даси» и ее вождь, для которого вопрос о языке был пунктиком, не могла остаться в стороне от столь близких ей вопросов, раскрывающих к тому же широчайшие перспективы в плане пиара. Эта тема на несколько месяцев стала центральной в издаваемой Ильей Чавчавадзе газете «Дроэба». Попечителя били и пинали лучшие перья Грузии. Но аккуратно. Делая вид, что именно он и только он виноват во всем, а Санкт-Петербург и, конечно, Государь к такому нехорошему явлению, как общеимперские учебные планы, никакого отношения не имеет. Охота была легкая (трудно оспаривать трюизмы типа «без родной речи невозможно развивать мышление учащегося» или «школа не должна быть средством угнетения, отупения, помрачнения мышления») и добычливая – популярность кружка Ильи Чавчавадзе росла как на дрожжах как раз в тех слоях населения, где позарез надо было. Заодно, разумеется, рекламировались и учебники (кстати, очень хорошие), составленные одним из столпов «Пирвели даси» талантливым педагогом Якобом Гогебашвили.

Но самой главной, главнее даже роста популярности, целью кампании был лично статский советник Кирилл Яновский, позволивший себе, с точки зрения Ильи Григорьевича, наихудшее из всего возможного: проявлять интерес к мегрельской и сванской культуре. Дело в том, что Кирилл Петрович, будучи человеком предельно ответственным, немедленно после назначения на Кавказ всерьез взялся за изучение «туземных наречий» и очень скоро выяснил, что для жителей мегрельской глубинки, в сущности, нет разницы между «картули» (литературным грузинским) и русским. Поскольку они все равно говорят на «маргали», который «картули», конечно, отдаленная родня, но не более того, совсем не возражали бы против обучения на родном языке и очень огорчено отсутствие учебников на оном. Изучив вопрос, попечитель своей властью (полномочий у него хватало) принял решение ввести во всех школах в регионах, населенных мегрелами и сванами, наряду с русским, начальное обучение на «маргали» (а также сванском, который я не знаю, как правильно назвать). «Картули» был сохранен лишь в церковно-приходских школах, да и то в качестве факультатива, а коллектив авторов принялся за написание первого в истории учебника мегрельского языка. В рекордные сроки была разработана грамматика, под личным контролем неплохо разбиравшегося в лингвистике Кирилла Петровича появился алфавит на основе кириллицы. С дозволения Синода, начали переводить на «маргали» и церковные книги.

Стерпеть подобное было решительно невозможно. «Зарвавшегося чиновника» атаковала вся пресса, находившаяся под контролем «Пирвели даси». В конечном счете Яновский написал большую статью, вполне убедительно разъяснив свои действия, однако «ответом на ответ» стали лишь изысканные издевательства (Илья Григорьевич, напомню, был публицистом от Бога). На этом дискуссия об учебных планах и внедрении «маргали» в жизнь иссякла, ибо отменять указания министерства попечитель все равно права не имел, а от идеи стать «мингрельским Кириллом и Мефодием», как шутил он, отказался сам, узнав о шквале жалоб в столицу на предмет своего якобы аморального поведения. Правда, специальная следственная комиссия выяснила, что Кирилл Петрович кристально порядочен, и дело закончилось премией за беспокойство. Однако человеку стало ясно, что связываться с «отцами нации», имевшими ко всему прочему мощные связи в городе на Неве, себе дороже, сами же «отцы» в процессе борьбы отшлифовали принципиально новое, очень мощное оружие, каковое с того времени и применяли по полной программе.

Геть московского попа!

Вторым серьезным, можно даже сказать, этапным раундом, после десятка пристрелочных залпов в виде газетной полемики с московскими и петербургскими коллегами по любому поводу, хоть как-то затрагивающими Грузию, а иногда и вовсе без повода, стала шумная кампания, связанная с делом об убийстве протоиерея Павла Чудецкого, ректора Тифлисской духовной семинарии. Яркий педагог и талантливый администратор, выбившийся «в люди» из самых низов, он был человеком непростым, имел тяжелый характер и хамские манеры, свирепыми методами налаживал вконец разболтавшуюся за «вольные годы» дисциплину и, что хуже всего, очень мягко говоря, не уважал культуру и традиции Грузии. На фоне всего этого, хотя материальное обеспечение учащихся и качество преподавания при нем выросли очень серьезно, святого отца не то что не любили, а попросту ненавидели. Были эксцессы. В 1885-м семинарист Сильвестр Джибладзе избил ректора и едва не выбросил с балкона. Но не успел. Был повязан, а затем, естественно, сам вылетел из семинарии, став среди бывших однокашников легендой. И уже в следующем, 1886-м, Павла Ивановича зарезал другой храбрый юноша, Иосиф Лагиашвили, по мнению «группы Вачнадзе», «несправедливо исключенный» (хотя чтения «Отечественных записок» и «нигилизм», согласно постановлению Синода, были достаточными основаниями для вылета из семинарии, а отец Павел, повторяю, был человеком жестким).

Убивал пастыря несостоявшийся священник, надо сказать, страшно: не просто пырнул в приступе амока, а гнался по улице и резал, резал, резал – в пах!.. в живот!.. в шею! – не обращая внимания на мольбы о пощаде. Не сомневаюсь, что убитый был хамом и не уважал грузин, но все-таки, по-моему, перебор. Нет, может быть, с точки зрения прогрессивной общественности, оплакивавшей повешенных бомбистов, губивших народ, в том числе и случайных прохожих, почем зря, Лагиашвили и был «бедным юношей, которого хотят жестоко покарать за любовь к правде

и Отечеству», но на взгляд нормального человека это все же не совсем так. И когда на панихиде преосвященный Павел, экзарх Грузии, публично предал проклятию «круг и среду, породившую разбойника Лагиева», было абсолютно понятно, что проклятие адресовано именно тем «нигилистам», для которых что чужая, что своя жизнь не дар Божий, а понюшка табака, даже меньше. Тем не менее, принимая во внимание, что прогрессивная общественность осуждала как раз убитого, а убийцу вовсю пыталась отмазать, власти на всякий случай велели сделать купюру в речи экзарха, напечатанной в газете «Кавказ». И зря. Поскольку сразу после выхода номера в свет тбилисский «бомонд», – хотя, разумеется, на панихиде присутствовал и все слышал своими ушами, – устроил возмущенное многоголосье.

«Общественность, – формулирует «группа Вачнадзе», – совершенно верно признала, что под словами «круг» и «среда» экзарх Павел подразумевал Грузию и грузинский народ. Защиту чести и достоинства грузинского народа взял на себя Дмитрий Кипиани. Он обратился к экзарху с письмом-протестом, в котором писал: «Ваше преосвященство, явите милость и простите мне великое прегрешение мое, если я, увлеченный страшными слухами, грешу перед Вами. Но говорят, что вы прокляли страну, куда вы призваны пастором и которая поэтому вправе ждать от Вас лишь любви и милости… Если все это правда, Ваше достоинство может спасти лишь изгнание проклявшего из проклятой им страны». Экзарх, чтобы оправдать себя, отрицал факт своего преступления перед грузинским народом». Мне печально это констатировать, но высокообразованный, хорошо информированный, блестяще знавший русский язык Дмитрий Иванович, тоже, как и Илья Григорьевич, будущий святой, передергивал, как обычный шулер. Ну согласитесь, дорогие мои грузинские друзья, подменять понятия «круг и среда (общения)» понятием «страна» все-таки нехорошо. Особенно если до истины легко докопаться. А в этом случае было более чем легко. В полном соответствии с просьбой предводителя дворянства, из редакции «Кавказа» затребовали первоначальный текст речи, после чего выяснилось, что там таки написано «круг и среда», а все прочее, в лучшем случае, плод воспаленного воображения. Хотя на лучший случай уповать не приходилось. Кипиани был официально обвинен в клевете (извиниться он даже не подумал, видимо, свято веруя в собственную выдумку), потерял пост предводителя дворянства и был отправлен в ссылку в Ставрополь. По мнению «группы Вачнадзе», Дондуков-Корсаков «не упустил удобного случая» для устранения патриота, однако на самом деле, согласно законам Империи, где клевета, как ни странно, считалась и уголовным преступлением, и преступлением против дворянской чести, уличенный клеветник, как обесчещенный, просто не мог отделаться легче.

Ганьба!!!

Мимоходом, за соучастие, была закрыта и уже известная нам газета «Дроэба», активно отстаивавшая версию «оскорбления страны и народа», однако Илья Григорьевич, широко распространив информацию об очередных гонениях, почти сразу получил разрешение переделать свой ежемесячный журнал «Иверия» в ежедневное издание. Естественно, занявшееся тем же, чем и покойная «Дроэба», ставшая отныне еще одним свидетельством «чудовищной русской тирании». Главный же герой событий, Дмитрий Кипиани, в 1887-м был убит в Ставрополе двумя грабителями-рецидивистами (обоих взяли на месте преступления), после чего по Тбилиси, вы не поверите, «распространились слухи», что это был не простой гоп-стоп, а политическое убийство, заказанное «главноуправляющим Дондуковым-Корсаковым и экзархом Павлом». Что доказательств не было ни малейших, никого не волновало, «бомонд» придумывал подробности сам, сам в них тут же верил и передавал дальше, как святую истину; беднягу экзарха чуть ли не в лицо называли убийцей. В такой обстановке правительство сочло за благо отозвать Павла из Грузии, уважительно, с повышением и награждением от Государя бриллиантовым перстнем. Правда, по мнению «группы Вачнадзе», «чтобы это не выглядело как наказание». Ну а грузинская общественность «выразила протест против злодейского убийства тем, что тело большого национального деятеля было перевезено в Тбилиси и предано грузинской земле в пантеоне на горе Мтацминда».

Глава XX. Минное поле

Осень патриарха

В начале предпоследнего десятилетия XIX века «рождение идеальной нации» можно было считать свершившимся фактом. «Нация», правда, была небольшая, всего паратройка тысяч абсолютно просветленных рыцарей идеи, но их деятельность опиралась на полную поддержку если и не масс, которые мало что решают во все времена, то, во всяком случае, «чистой публики», так сказать, «бомонда». Возникла мода рассуждать о себе, любимых, как «маленьком осколке цивилизованной Европы», злой волей судьбы брошенном на съедение «диким русским варварам». Против такой несправедливости протестовал сам Илья Чавчавадзе, которого сложно было заподозрить в излишках симпатий к Империи, но даже его мнение, выраженное, скажем, в статье «Сто лет спустя», – редчайший, небывалый случай, – прошло мимо внимания обожателей. Да и обожатели были не совсем те, что раньше. Группа поддержки Ильи Григорьевича ползла по швам. От классических «националов» откололись национал-демократы и национал-социалисты; они по-прежнему именовали себя учениками Чавчавадзе, но идеи «нации-семьи» их уже не совсем устраивали. И занималась эта молодежь в основном разборками на тему, кто лучше понимает идеи Отца. Самого Илью Григорьевича, еще вполне живого и полного сил, никто особенно не слушал даже среди этого, довольно узкого круга. Тем паче не заглядывало в рот великому человеку племя молодое, незнакомое, уехавшее учиться в Большую Россию. Им, имевшим доступ к обширному кругу литературы, увлеченно дискутировавшим в десятках подпольных и наполовину подпольных групп самой разной ориентации, проповеди лидеров старшего поколения вообще казались чем-то неизмеримо устаревшим, годным разве что для музея. Вопрос «Что делать?» они предпочитали решать в своем узком кругу, расширявшемся по переписке.

В 1892-м, съехавшись в Кутаиси и, наконец, познакомившись, ребята учредили организацию, пышно названную «Лигой свободы Грузии». Спустя год, съехавшись повторно, утвердили программу, решив свергать самодержавие в союзе с братскими поляками и финнами, а также кем угодно, кто захочет, после чего разъехались по местам учебы. Где и были арестованы все до одного. Однако вскоре все как один оказались на свободе, – с болтливыми птенцами суровая, но не жестокая Империя всерьез не воевала. Птенцы, однако, взрослели, становились на крыло и все больше интересовались вошедшим в моду марксизмом. Возникла первая настоящая социал-демократическая организация «Месаме даси» («Третья группа»), после долгих дискуссий отвергнувшая программу радикала Миха Цхакая (интернационализм и революция) и утвердившая альтернативный проект Ноя Жордания (автономия и реформы). А в 1903-м в Тбилиси прошел I съезд социал-демократических организаций Закавказья, на котором был создан Кавказский Союз РСДРП, после чего чисто грузинская «Месаме даси» перестала существовать. Но даже когда на II съезде РСДРП развалилась надвое, оба крыла социал-демократии – не только большевики, возглавленные совсем еще «зеленым» Иосифом Джугашвили (оно и понятно), но и меньшевики, руководимые тем же Жордания, – не желали идти ни на какие компромиссы с националами. Как, впрочем, и вскоре появившиеся социалисты-федералисты, нечто подобное российским эсерам, но с некоторым национальным уклоном. На Илью Чавчавадзе, всяческих новомодных «-измов» не одобрявшего, эти молодые да ранние не оглядывались вовсе.