Безумная Роща
Шрифт:
— Зачем тебе драгоценности с моих крыльев, глупец? — Спросил его Каэрдин.
— Если я не принесу эти драгоценности женщине, владеющей моим сердцем, она разлюбит меня.
— Таково было условие ее любви?
— Да.
— Что ж, — сказал Каэрдин. — Я хочу посмотреть на эту женщину.
Сказав так, он подхватил Кадмона на руки и взмыл в небо. Недолго летели они, потому как если Кадмону не составило труда отыскать след Повелителя Затмений, то и последнему было нетрудно найти дорогу, что привела его к месту, откуда начал Кадмон свое преследование.
Там Повелитель Затмений бросил Кадмона на землю и подошел к женщине. Он долго
— Как твое имя? — Спросил наконец Каэрдин.
— Соблазн.
Прикоснулся к ее лицу Каэрдин и сказал так:
— Ошибся тот, кто давал его. Твоя природа не исчерпывает того, что ты есть.
— Даже и Обладающие Силой могут ошибаться.
— Я знаю.
— Я говорила о тебе, милорд.
— Вот как?
— Неверен свет, остающийся, когда наступает затмение. Тогда в мире возникает множество теней и иллюзий, и каждому легко обмануться.
— Будь это так, ты бы не стала предупреждать меня об этом.
— Разве это имеет теперь хоть какое-нибудь значение? Ты смотрел на меня, ты слышал мой голос, ты касался моей кожи. Ты — мой. Я не властна только над теми, чьи души мертвы, а сердца подобны гладким камням, но ты не таков. Опровергнешь ли ты мои слова? Скажешь ли, что я ошибаюсь? Скажешь ли, что твое сердце не принадлежит мне с того мгновения, как ты посмотрел на меня?
— Мое сердце и все, чем я владею, принадлежит тебе.
Рассмеялась женщина.
— Срежь драгоценности со своих крыльев, — сказала она Каэрдину насмешливо, — и я буду твоей.
Взял Повелитель Затмений острый нож, и срезал сверкающие хрустальные камни со своих крыльев. Но затем подошел он к Кадмону и вложил камни в его руку.
— Отдай ей это, — сказал он Дарующему Имена.
И еще сказал Кадмону:
— Я прощаю тебя за то, что ты напал на меня. Жизнь незнакомца — не такая уж высокая цена, если веришь, что это удержит рядом ту, что владеет твоим сердцем.
— Мне безразлично, кто из вас двоих принесет мне драгоценности, — сказала женщина. — Но неужели тебе нет никакого дела, что Кадмон будет владеть мной, а не ты?
— Невозможно купить то, что не имеет цены, — сказал Каэрдин.
— Я назвала цену.
— Благодарю, но я не нищий и не стану менять меньшее на большее.
— Вот как? — Рассмеялась Соблазн. — Выходит, ты слишком горд для этого?
— Да.
— Я вижу, что гордость — драгоценнейшее из твоих сокровищ. Отдай мне свою гордость, отрекись от нее, стань униженным передо мною — и я оставлю Кадмона и уйду с тобой, и буду с тобой столько, сколько ты пожелаешь.
Задрожал Кадмон, услышав это и с немой мольбой посмотрел на женщину, но та даже не взглянула в его сторону.
Однако Каэрдин остался стоять, как и прежде.
— Каким образом ты ухитряешься сопротивляться мне? — Спросила тогда женщина.
— Госпожа, — с грустью ответил ей Каэрдин, — если я отрекусь от своей гордости, как ты просишь, я не смогу любить тебя столь же сильно, как люблю сейчас.
— Что ж, — сказала она, — ты выбрал. — И положила руку на плечо Кадмона.
Каэрдин отвернулся и распахнул крылья, собираясь оставить их, но едва смог сдержать мучительный крик — боль, которая притаилась до времени, теперь впилась ему в спину подобно хищному зверю. Адамантовые крылья его сочились кровью и за время беседы успели сильно ею пропитаться; когда же он резко раскрыл их, темные капли, подобные рубинам, полетели во все стороны. Несколько
Каэрдин опустил голову и некоторое время стоял так. Невеселы были его думы. Затем он покинул это место, и ушел прочь по лесной дороге, а Кадмон и женщина предались любовным утехам, потому что цена за это была уплачена.
Так провели они под сенью деревьев все время до утра, и тогда спросила Соблазн Дарующего Имена:
— Отчего ты оказался слабее его? Что помешало тебе одолеть его в поединке, ведь ты — совершеннейшее творение богов и наилучшее оружие их?
Ответил Кадмон:
— Я повелеваю всем, что имеет имя, он же властен над силами, названия которых не могут быть ни произнесены, ни использованы как-либо, и над существами, у которых нет имен. Посредством имен я властвую над всем, что сотворено, он же причастен к силам, которым никогда не найдется места в сущем, потому что в час затмения небесные светила взаимно уничтожают друг друга, и это открывает дорогу для сил, не имеющих никакого отношения к тем, которые известны нам.
— Научи меня именам, — сказала женщина. — Подари мне все имена, которые тебе известны.
И Кадмон не смог отказать ей в этой просьбе. Более года длилось ее обучение, и под конец Дарующий Имена научил ее всему, что знал сам и отдал ей все волшебные дары, которыми наделили его боги — а велико было число тех даров!
Спросила Кадмона женщина:
— Всем ли именам ты научил меня? Или ты сокрыл какое-нибудь из них?
— Все, что имею, я отдал тебе, — сказал ей Кадмон.
— Но в числе имен, которые ты перечислил, нет твоего подлинного имени. Назови его.
И снова Кадмон не смог противиться ее желанию, потому что величайшая любовь владела им. Но когда он открыл последнее имя той женщине, спустилась тьма на землю, и разверзлась земля, и воздух обратился в дым, а деревья и камни — в пламя. И вот, увидел Кадмон, что стоит он в высоком зале, стены которого — дым и огонь, перед величественным троном, сложенным из черепов и костей. На троне сидел человек с грубыми и хищными чертами лица, и в глазах его светилась сильнейшая алчность. Не имел тот человек волос ни на голове, ни на теле, а кожа его блестела, будто была обмазана жиром. Грубой мощью дышало все его тело, и никакой жалости не было в его глазах, только злоба и жадность. Это был Баалхэаверд, Повелитель Рабов, один из Владык Преисподней.
Женщина же, одежда которой сгорела в пламени, подошла к трону и встала справа от него, и прильнула к плечу мужчины.
Сказал Баалхэаверд, обратившись к женщине:
— Ты — совершенейшее из орудий моих. Вот, ты лишила всякой силы избранника, угрожавшего нам, и поссорила его с небожителями. Расскажи о своем происхождении.
Сказала женщина, посмотрев на Кадмона:
— Меня сотворили двое Обладающих Силой, Гасхааль, Повелитель Ворон и Эмерхад, Господин Знаков и Символов. Первый научил меня Управлять, а второй — Знать. Не найдется никого, кто, увидев меня, не стал бы моим рабом, и не полюбил бы меня более всего на свете, если только он вообще способен любить хоть что-то.