Безумные дамочки
Шрифт:
— Значит, любишь смотреть, как другие трахаются? Вот что тебе нравится, да? Может, в другой раз мы пригласим и тебя присоединиться к нам. Тебе это тоже нравится?
Потрясенная словами Хорхе, его обнаженным телом, сценой, которую только что видела, актом, который едва не совершила с Эдуардо, Беверли отступила назад. Надо бежать. Сумочка Симоны лежала на кофейном столике, она схватила ее и трясущимися руками начала искать ключ от номера Симоны. Не произнеся ни слова, пронеслась мимо ошеломленного Эдуардо, выбежала в коридор, едва не грохнувшись
Ей надо вернуться к себе и взять таблетки, но она не переступит порог своего номера, лучше уж умереть от боли. И лучше побежать по лестнице, чем ждать лифт. Она помчалась по винтовой лестнице в номер 412, где рухнула на нерасстеленную кровать Симоны, и ее обмыли дикие волны разыгравшейся мигрени.
Впервые в жизни Беверли и не пыталась с ними бороться. Проще мучиться. Приятнее.
Ей удалось пережить ночь, то истекая потом, то дрожа от холода, и это подчинение приливам и отливам боли к утру излечило ее. Истощение — да, но и исцеление. В десять она позвонила Симоне, которая ответила бодрым, веселым голосом.
— Знаешь что? — сказала Симона. — Я трахнула и Эдуардо. Но Хорхе мне больше понравился.
Утомление не дало Беверли впасть в шок.
— Да?
— Да. Два брата за одну ночь. Шустро.
— Наверное. Давай пойдем завтракать, и ты мне обо всем расскажешь.
Через несколько минут они вышли на проспект Реформы и вдохнули свежий морозный утренний воздух. Симона надела твидовый костюм и повязала шарф. Беверли поверх шерстяного платья надела замшевое пальто.
— Чудный воздух, — сказала Симона. — Такой чистый. Я о таком уж и позабыла.
Как и о чистой жизни, подумала Беверли, удивляясь невинной радости Симоны после того, что та вытворяла ночью. Все французы — настоящие декаденты, решила она, грех у них в крови.
Они миновали отель «Континенталь-Хилтон», сверкающую крепость для американских туристов. Мальчик на углу попытался всучить им лотерейные билеты, а когда они отрицательно покачали головами, он побежал за ними, тараторя по-испански и возбужденно потрясая пачкой билетов.
— Вам повезет! — в отчаянии закричал он им вслед, и тощая фигурка в рваной кожаной куртке осталась позади.
В ресторане Симона заказала яичницу с ветчиной и какао.
— Я прожорлива, — призналась она.
Беверли лукаво глянула на нее, вспомнила о диете и заказала половинку грейпфрута и кофе.
— Как это произошло? — спросила она.
— Что?
— С Эдуардо.
— Ах, это, — пожала плечами Симона. — Не знаю. Хорхе оделся и ушел. Кажется, я заснула. А когда очнулась, Эдуардо уже был в постели.
— Ты не сопротивлялась?
— Нет. А с каких дел? — шаловливо улыбнулась Симона. — У меня было подходящее настроение.
Беверли отрезала кусочек грейпфрута.
— Надеюсь, у тебя не очень часто такое настроение? Для твоего же блага.
— Не говори глупостей. Я чудно
Полный разврат, подумала Беверли. Ни стыда, ни совести. Ничего.
— А как же тот парень в Нью-Йорке? Ты же по нему с ума сходишь. Роберт. Тебя при мысли о нем не мучает совесть?
Симона проглотила кусок яичницы.
— Нет. А с каких дел?
— Меня бы мучило чувство вины за измену.
Симона расхохоталась.
— Измену?
— Да. Что в этом смешного?
— Я смотрю на это иначе.
— Как?
— Ну, если хочешь знать, — начала объяснять Симона, неожиданно став серьезной. — Я считаю, что не важно, изменяю я Роберту или нет, потому что все равно не кончаю. Теперь поняла?
— Нет, — ответила Беверли, — не поняла.
Позднее, когда они пошли покупать шелковые косынки для себя и подарки родным и знакомым, Беверли решила, что Симона ее разыгрывает.
Когда через две недели Беверли и Симона прилетели в Нью-Йорк, то пообещали друг другу вскоре встретиться. Беверли сказала, что, может, Симона как-нибудь выберется на уик-энд в Гарден-Сити, и они пообедают в загородном клубе. Симона предложила, что, если Беверли окажется в городе в рабочие дни, она может позвонить в магазин, и они пообедают где-нибудь поблизости.
Ни одна из них не верила этим словам и не очень об этом сожалела. Из их краткого пребывания в Мексике каждая вынесла впечатление, что живут они в разных мирах, и, хотя обе были не удовлетворены своей жизнью, жизнь другой казалась еще более отвратительной.
— Надеюсь, у вас с Робертом все наладится, — сказала Беверли на прощание.
— И у тебя с мужем тоже, — откликнулась Симона, которая под страхом смерти не вспомнила бы его имени.
Они обменялись дежурными поцелуями и помахали рукой на прощание. Через минуту Беверли напрочь забыла о существовании Симоны. Симона была сном, как и Мексика. Реальность была в замке в Гарден-Сити, и она затрепетала, когда называла адрес таксисту.
Дома Беверли ждало два сюрприза. За время ее отсутствия Питер-младший начал заикаться, а Питер-старший купил еще одного попугая, которого научил кричать: «Счастливые дни вернулись». Беверли ощущала, что между заикающимся ребенком и двумя орущими птицами существует какая-то зловещая связь.
— Почему мы не можем жить, как все нормальные люди? — спросила Беверли мужа. — Почему не завести собаку или сиамского кота? Зачем нам эти проклятые птицы?
— Потому что мы не нормальные люди, дорогая, — презрительно ответил он. — Мы, слава Богу, выше их.
— Я — нет, — сказала Беверли, — и твой сын тоже. Доктор Спок пишет, что мальчики от двух до трех лет часто заикаются. И все же я волнуюсь. Вдруг он от этого не избавится?
— Надо было подумать об этом до поездки в Мексику. Тебе не приходило в голову, что детям нужно, чтобы ты была рядом?