Безумные грани таланта: Энциклопедия патографий

Шувалов Александр

«Отец подавлял волю сына, лишал его всякой веры в себя. И сын — болезненный, впечатлительный, неврастенический — не был способен встать и освободиться… Никто из друзей “не был с ним на короткой ноге, — вспоминает его гимназический товарищ Эмил Утиц; — его всегда как бы окружала некая стеклянная стена”. А женщины его больше пугали, чем влекли, и встречам с ними он предпочитал письма, сообщавшие реальному чувству что-то от вымышлейных Любовей менестрелей. И ни с одной из женщин он так и не решился соединить свою жизнь, хотя был помолвлен и с Юлией Ворыцек, и (дважды!) с Фелицией Бауэр». (Затон-ский, 1972, с. 30–31.)

«Любовь, ты нож, которым я причиняю себе боль». (Ф. Кафка)

«Отношение Кафки к женщинам характеризуется крайней амбивалентностью. Он без труда устанавливал с ними дружеские отношения, но и побаивался их… Его отношение к сексу можно обобщить в одной фразе: “Коитус как кара за счастье быть вместе”… Он был вегетарианцем, трезвенником, принимал холодный душ, совершал пешие прогулки, плавал, ездил верхом, всю жизнь проявлял интерес к здоровой диете и естественным средствам лечения. Тем не менее он оставался болезненным и винил в этом только себя… Свои недостатки представлялись Кафке столь огромными, что он охарактеризовал себя как “человека со слишком большой тенью”. Самоочернение у Кафки обычно сочеталось с ощущением своей никчемности как писателя… Кафка не сошел с ума, но, безусловно, страдал от невроза… В случае Кафки можно предположить наличие импотенции, но только не донжуанства. В его жизни и дневниках можно найти некоторые указания на гомосексуальную ориентацию». (Шарп, 1994,- с. 15, 47, 53, 65, 72.)

«И так, какой аспект его личности или мировоззрения ни взять, — всюду эта двойственность, эта амбивалентность… Так он всю жизнь ускользал от женитьб, хотя к ним страстно стремился». (Архипов, 1994, с. 9.)

«Создается впечатление, будто между Кафкой и реальностью поместили пластиковую оболочку так, что он не мог соприкасаться с реальным миром и полностью посвятить себя какому-нибудь занятию. Как мы уже убедились, Кафка переживал эту ситуацию, как своего рода заточение в темницу». (Шарп, 1994, с. 72.)

«Эта замкнутость на самом себе может быть представлена как некий извращенный поиск несчастья. И в самом деле, одной из устойчивых черт его судьбы является определенная склонность к саморазрушению… Он никогда не был достаточно сильным, с детства страдал от мигрени, время от времени падал в обморок. Его хрупкая конституция, подчиненная малоразумному образу жизни, стала благодатной почвой для развития туберкулеза». (Давид, 1998, с. 62. 246.)

[1904 г.] «Он был очень чувствителен ко всякому нарушению своего здоровья. Любой физический дискомфорт был для него мучителен — даже, например, появление перхоти, или запор, или неправильная форма пальца ноги. Лекарствам и врачам он не доверял и хотел, чтобы природа сама восстановила равновесие…» (Брод, 2000, с. 127.)

«К этому же времени относятся первые обращения Кафки к врачам по поводу нервного расстройства, к которому с годами прибавится туберкулез… Приступы страха перед жизнью сменяются периодами острого интереса к самым разнообразным ее проявлениям, неожиданными увлечениями: Кафка вдруг начинает брать уроки то танцев, то верховой езды. Потом снова замыкается, уединяется, поддерживая (иной раз письменные) отношения только с Бродом». (Там же, с. 15–16.)

[Запись в дневнике от 16.12.1911 г.[«…Меня часто охватывает грустное, но спокойное удивление собственной бесчувственностью. Я отделен ото всех вещей _:пустым пространством, через границы которого я даже и не стремлюсь пробиться… [Запись в дневнике от 21.08.1913 г.] Не только из-за внешних обстоятельств, а гораздо больше по характеру своему я человек замкнутый, молчаливый, нелюдимый, мрачный, но для себя я не считаю это несчастьем, ибо это лишь отражение моей цели… Я лишен всякой склонности к семейной жизни, в лучшем случае могу быть разве что наблюдателем. У меня совсем нет родственных чувств, в визитах мне чудится прямо-таки направленный против меня злой умысел». (Кафка, 1991, с. 462, 499–500.)

«Кровохарканье, впервые случившееся в августе, Франц объяснял психологическими причинами. Так, в частности, совершенно недвусмысленны его слова, записанные в моем дневнике: “24 августа 1917. Меры в связи с болезнью Кафки. Он считает ее психической, своего рода спасением от женитьбы. Он называет ее: мое окончательное поражение! Но спит с тех пор хорошо”». (Брод, 2000, с. 188.)

[Запись в дневнике от 17 октября 1921 г.] «Я не думаю, будто есть люди, чье внутреннее состояние подобно моему, тем не менее я могу представить себе таких людей, но чтобы вокруг их головы все время летал, как вокруг моей, незримый ворон, этого я себе даже и представить не могу». (Кафка, 1991, с. 568.)

«Жизнь все время отвлекает наше внимание; и мы даже не успеваем заметить, от чего именно». (Ф. Кафка)

Особенности творчества

«Писать Кафка начал еще на университетской скамье… С тех пор почти все свободное время он уделяет литературному творчеству. После службы, которая заканчивалась в два часа дня, он приходил домой и ложился спать, а вечером для него начинался новый “рабочий день” — он садился за письменный стол, из-за которого вставал лишь поздно ночью, а иногда и под утро. Переутомление и бессонница были естественным следствием подобного образа жизни». (Гулыга, 1990, с. 202.)

«Художественным выражением крайней совестливости Кафки является обстоятельность описаний, что можно видеть в любом из его произведений. Кафка любил детали… Кафка с такой любовью и тщательностью вникает в суть незначительных деталей, что выступает наружу то, чего до тех пор никто не замечал, кажущееся странным, но тем не менее истинное. “Писательство как форма молитвы” — это. как уже было сказано, наиболее показательная дневниковая запись». (Брод, 2000. с. 61, 65, 111.)

«Для повествовательной манеры Кафки характерно точное правдоподобие деталей, эпизодов, мыслей и поведения отдельных людей, которые предстают в необычайных, часто абсурдных сочетаниях, взаимосвязях, столкновениях <…> своеобразный алогизм мышления нередко затрудняет восприятие его творчества». (Копелев, 1966, с. 455–456.)

«Отражение перенесенных психотических состояний, близких к онейроид-ным, имеется также в творчестве… Ф. Кафки. Материалы о его жизни и психическом заболевании разноречивы и непоследовательны в зависимости от социологических, философских, религиозных и др. воззрений его биографов… В книге М. Брода “Ф. Кафка, биография” прямо указывается, что писатель страдал параноидной шизофренией, а периодически “его бред выглядел как грезы, сновидения”». (Недува, 1970, с. 313.)

«…Свое писательство он высоко не ценил: постоянно сомневался в своих способностях, редко и неохотно печатался, а перед смертью попросил друга и душеприказчика Макса Брода сжечь все его рукописи… Такая неустойчивость характера (да еще помноженная на непрерывную зашифрованность творчества)вызывала у исследователей подозрение, не был ли Кафка болен душевно? И на болезнь легко списывалось все, что в кафковской жизни и в кафковских сочинениях не удавалось втиснуть в традиционные причийно-следственные ряды… Писательство для Кафки — средство самоутверждения, средство эмансипироваться от тирании отца, вообще, наверное, единственная возможность устоять в этом враждебном мире, как-то от мира заслониться… И писательство необходимо ему прежде всего как процесс — процесс непрерывный, безостановочный, ибо, остановившись, Кафка, подобно велосипедисту, способен был упасть». (Затонский, 1991, с. 7.)