Безумный зов небес
Шрифт:
Чебурашка и крокодил Гена. Петька и Василий Иваныч. Вовочка. Винни Пух и Пятачок, Холмс и Ватсон. Персонажи чужой культуры, другой планеты, абсолютно незнакомые для Пенелопы. Что было бы плюсом, поскольку анекдоты про них она слышать не могла, да только все шутки либо требовали контекста, либо были настолько плоские и избитые, что не заставили бы улыбнуться и детсадовца. Буратино утонул. Колобок повесился. Да твою же…
— Сколько у меня есть времени? — спросил я бодро шагающую богиню, с трудом пытаясь подстроиться под её темп.
— А пока до Обители не дойдём. Ты начинай, не стесняйся, за попытки бить не буду.
— Ладно. Заходит как-то в бар… то есть, в трактир, скелет, и говорит…
— Трактирщик! Кружку пива и швабру! — закончила она за меня, ухмыльнувшись. — Классика. Давай что поновее.
— Лежат два помидора на столе, — ровным голосом сказал я. — Один у другого спрашивает: «Ты как здесь оказался?» А второй отвечает: «Ааа, говорящий помидор!»
— Уже лучше! Но и этот я слышала.
— Идёт заяц по лесу и кричит…
Память постепенно прочищалась, я даже понемногу вошёл в азарт. Основная проблема оставалась в контексте — если шутку надо дополнительно пояснять, над ней никто не посмеётся. Анекдоты, где упоминались компьютеры, автомобили, мобильные телефоны и вообще любые достижения науки и техники дальше XIX века либо отпадали, либо требовали серьёзной адаптации. Страны и национальности, профессии, религия — я ещё никогда не задумывался, сколько хохм базируется на столь специфических вещах. В сухом остатке — бородатые, простые и детские шутки, а также какое-то количество абстрактного юмора. Всё это отскакивало от Пенелопы, как бумажные шарики от танковой брони.
Кажется, великий Бастер Китон однажды сказал, что есть дюжина способов заставить публику плакать, но нет ни одного надёжного способа вызвать смех.
Следом я вспомнил американскую культуру — и бесконечный поток так называемых «батиных шуток». Среди них были и шутки-переклички с «тук-тук», с одной из которых богиня веселья решила начать наше знакомство. Сходу я мог вспомнить штук двадцать, только вот все они строились на каламбурах английского языка, что очень посредственно переводилось даже на русский. За перевод с русского на имперский и обратно отвечала система, и я понятия не имел, как она справится с дурацкой игрой слов с моего неродного языка. Можно, конечно, попробовать адаптировать…
— Тук-тук.
— Кто там?
— Ямал.
— Ямал?
— Я малость запыхался, может, передохнём?
— Хорошая попытка! — заулыбалась она. — Но отдохнёшь уже на месте, а я подумаю, что ты мне будешь должен.
Анекдоты про животных вызывали у неё лишь лёгкую ухмылку. Анекдотами про семейные дрязги я добился жалостливого взгляда. Она знала абсолютно все шутки из разряда «заходят как-то в бар» и рассказала в ответ пару, которых не знал я. Ни одна моя адаптация «тук-туков» не заставила её рассмеяться. Курица, переходящая дорогу, небогатый набор чёрного юмора, стишки-пирожки — не работало ничего. Некоторые шутки Пенелопа признавала новыми, но не находила достаточно смешными.
Я чувствовал, как мой мозг вновь закипает без малейшей помощи проклятья. А на горизонте пустоты тем временем замаячила Обитель — и возникающая из ничего каменная тропа вела прямиком к ней.
— … а там кровища — и шкаф на плоту стоит, — закончил я один из самых длинных из известных мне анекдотов с дурацкой, но неожиданной концовкой.
Тот потребовал серьёзной переделки, поскольку ни о самолётах, ни о холодильниках в Аниме не слышали. Увы, результатом моих усилий был лишь рассеянный кивок со стороны Пенелопы — кажется, она вообще не связала одну часть рассказа с другой. Все мои последние попытки пошутить воспринимались одинаково — богиня веселья выглядела хмурой и подавленной, словно возвращение в Обитель было тяжёлой, нелюбимой работой, от которой невозможно было уклониться. Что с одной стороны смотрелось странно, но с другой…
Я вспомнил слова Насифа о том, что именно она когда-то проектировала Обитель. По всей видимости, ещё до Ночи Ночей, ещё когда звалась Счастьем.
Следующая стукнувшая мне в голову мысль была настолько очевидной, что я застыл на месте, позволив Пенелопе уйти вперёд. Только вот последствия высказывания подобных мыслей невозможно было предсказать. Я вполне представлял, что при худшем исходе меня вернут назад, в желеобразную пустоту, чтобы не мозолил глаза и не умничал. С другой стороны, перспектива остаться в должниках также не радовала.
— Чего встал? — скрипучий голосок, раздавшийся прямо под ухом, чуть не заставил меня шарахнуться с моста в сторону.
Пенелопа, только что обгонявшая меня метров на двадцать, теперь стояла слегка сзади от меня, неодобрительно качая головой. До Обители было рукой подать, и я понимал, что задержка с моей стороны смотрелась как попытка оттянуть неизбежное. Ну, была не была.
— Последняя попытка, — сказал я. — Последняя шутка. Не понравится — считай, что ты победила прямо сейчас.
— Эх, уболтал! — хихикнула она и подставила ладонь к уху, демонстрируя повышенное внимание.
— Дело было давно, — начал я так, словно рассказывал сказку, а не анекдот. — Когда целители-мозгоправы в Империи в самом деле пытались лечить людей, а не ставить на них смертельные эксперименты.
— Прямо так давно?
— Столетия назад. В общем, пришла к одному такому целителю юная девушка и сказала: «Доктор, в последнее время меня вообще ничего не радует. Жизнь жестока и несправедлива, в ней так много боли. Что мне делать?»
На этот раз комментариев от Пенелопы не последовало — она действительно внимательно слушала мою грубую переделку классической шутки. Я продолжал:
— А целитель ей и говорит: «Знаете, мне всегда помогало сходить в Церковь Спокойствия, и там вознести мольбу Счастью. Почему бы и вам это не попробовать?»
Выждав небольшую паузу, я выдал ей панчлайн:
— «Но доктор!», — воскликнула девушка, — «Теперь меня зовут Весельем…»
Ответом было гробовое молчание. Я осторожно взглянул на Пенелопу — она стояла, закусив нижнюю губу и сжав кулаки, будто еле сдерживаясь, чтобы не расплакаться. Неужели я всё-таки перегнул палку?
— Не стыдно бить ниже пояса? — наконец выдавила она, шмыгнув носом. — А ещё посланник называется.