Безумный
Шрифт:
Август прижался лбом к его плечу.
— Нет способа объяснить так, чтобы не показаться монстром.
— Я уже знаю, что ты монстр, — рассуждал Лукас. — Что ты теряешь?
Тебя.
— Подчинение держит того, с кем я... в безопасности. Потому что я не доверяю себе.
— Ты не доверяешь себе как?
Август глубоко вздохнул, уверенный, что сейчас эти отношения закончатся, не успев начаться, но, как сказал Лукас, он уже знал, что Август – монстр. Август выдохнул и просто сказал ему правду.
— Мне нравится причинять боль людям. Я знаю, что это неправильно. Мой отец говорил мне об этом тысячу раз. Но я в этом
Лукас быстро задышал.
— Какое отношение это имеет к сексу?
— Если я позволю себе потеряться в ощущениях, если я действительно забудусь, думаю, я смогу причинить боль кому-то... кому-то вроде тебя, и боюсь, мне это так понравится, что я не смогу остановиться. Когда я... в таком состоянии, это поглощает меня. Если бы я услышал, как ты вскрикиваешь, хнычешь, стонешь, я мог бы потерять себя, зайти слишком далеко. Лучше, если я буду... сдерживаться.
Лукас повернулся в объятиях Августа.
— Ты правда думаешь, что можешь причинить мне боль? Ты серьезно думаешь, что твоя жажда крови настолько сильна, что ты потеряешь себя со мной?
Август искал на лице Лукаса хоть намек на отвращение и удивился, когда не нашел его.
— Жажда крови? Нет. Потерять себя с тобой? Я уже потерял.
Лукас обхватил лицо Августа, как делал это накануне вечером.
— Мне кажется, ты себя недооцениваешь.
Август покачал головой.
— Но если ты ошибаешься, ценой может стать твоя жизнь. Я не чувствую вины или раскаяния, но мысль о том, что я не увижу твоего лица, не прикоснусь к тебе, не поцелую тебя, заставляет меня чувствовать... как будто у меня в груди дыра. Понятно?
— Да. Но тогда почему ты думаешь, что ты сорвешься со мной? Потому что ты считаешь меня слабым? Хрупким? Робким? Моя уязвимость привлекает тебя? — В его словах звучало презрение, но не к Августу, а к самому себе.
Август прильнул в поцелуе, который затянулся.
— Кролик в тебе привлекает волка во мне. Я ничего не могу с этим поделать. Это инстинкт. Иногда от тебя пахнет... уязвимостью. Никто никогда не позволяет себе быть уязвимым рядом со мной. Какая-то часть их личности распознает во мне хищника. Люди держатся рядом со мной начеку инстинктивно. Но не ты. Когда я смотрю на тебя, я не хочу причинить тебе боль. Я хочу защитить тебя, уберечь.
Лукас обвил руками шею Августа, целуя его так, словно не мог остановиться.
— Ты сам ответил на свой вопрос. Ты хочешь защитить меня, а не причинить боль. Но, по правде говоря, я сам могу себя защитить. Я знаю, что все, что ты видел раньше, подрывает это утверждение, но это правда. Я прошел курс спецподготовки, как и любой другой агент. Я просто... переживаю трудный период.
Август прижал Лукаса к себе, крепко обняв, крепче, чем когда-либо кого-либо обнимал.
— Я знаю, что ты можешь защитить себя. Но я не хочу этого. Я хочу быть этим человеком. Твоим человеком. Мой брат и его парень... ни один из них не слаб. Адам – психопат, как и я, а Ной... нет, но он тоже не святой. У них все получается, потому что они доверяют друг другу, они прикрывают друг друга, несмотря на все недостатки. Никто никогда не принимал все мои недостатки, а их много.
— Это твой обычный разговор на первом свидании? — наконец спросил Лукас.
— Я никогда
Лукас улыбнулся.
— Я вроде как догадывался. У меня никогда раньше не было парня, который подарил бы мне сыр.
Август пожал плечами.
— Наверное, мне стоило сказать девушке, что это свидание, а не просто ужин. Тогда это казалось хорошей идеей.
— Может, тебе стоит доверять своим инстинктам в чем-то, кроме убийства?
Август усмехнулся.
— Это плохая идея. Я бы, наверное, привез тебе церемониальный нож из Перу или что-то в этом роде.
— У тебя есть церемониальный нож из Перу? — спросил Лукас, оживляясь.
Август покачал головой.
— Мой брат сказал, что мне не стоит говорить об этом с тобой. Или о любом другом моем оружии. Или о моем плейлисте убийств. Или о моей любви к поп-дивам.
Лукас улыбнулся и неожиданно поцеловал его, повернув Августа так, что острый край стойки уперся в его бедра.
— Ты единственный в своем роде, Август Малвейни, — сказал он ему в губы.
— Так я слышал, — сказал Август, проникая языком в рот Лукаса. Его вкус отдавал зубной пастой.
— Я все еще не уверен, что согласен на счастливую жизнь и все остальное.
— Я переживу это. По крайней мере, до ужина.
ГЛАВА 8
Лукас
Во время еды они разговаривали. Вернее, Август говорил. О теории струн и формулировке относительного состояния, о существовании параллельных миров, и о том, что некоторые его коллеги считали его теории слишком необычными. Лукас мог бы прервать разговор, мог бы сменить тему, но он оказался очарован и более чем немного возбужден тем, с какой страстью Август говорил о предмете, который ему явно нравился.
Август бурно жестикулировал руками, его зеленые глаза сияли, а щеки раскраснелись, когда он как-то пытался объяснить сложные абстрактные понятия и сделать их понятными и простыми для обычного человека, такого как он. Когда Август находился в своей среде – преподавал – вся его неловкость словно таяла. Лукаса не интересовали никакие науки, кроме общественных, но Август объяснял свои идеи так, что вселенная казалась волшебной и полной возможностей.
Откуда у жестокого убийцы, человека, которому, по его признанию, нравилось причинять людям боль, такое детское удивление, когда речь шла обо всех возможностях мира? Лукас завидовал Августу. Он завидовал серийному убийце. Если что-то и должно послужить сигналом, что Лукас достиг дна, то это было именно оно, но ему все равно. Август – огромный сияющий маяк, а он – мотылек, отчаянно пытающийся подлететь поближе, чтобы ослепить его светом от того ужаса, в который превратилась его жизнь.
— Твои ученики, наверное, любят тебя, — наконец сказал Лукас.
Август замолчал, его взгляд метнулся вправо, как будто он думал об этом.
— Думаю, да. Я получаю много заявок на свои занятия и отличные отзывы.
Лукас улыбнулся. Август не умел притворяться скромным или смиренным. Он был уверен в своей гениальности.
— Я понимаю почему.
Август наклонил голову так, как он делал всякий раз, когда Лукас говорил что-то, что любой другой человек в мире счел бы кокетливым.