Безумство храбрых. Бог, мистер Глен и Юрий Коробцов(изд.1971)
Шрифт:
Я не послал сигнальную открытку и после получения паспорта. Но на этот раз я хитрил уже не с самим собой, а с моими американскими начальниками. Я понимал одно: чем дольше я не встречусь с мистером Гленом, тем для меня будет лучше— и лихорадочно думал, что мне предпринять, чтобы отодвинуть опасность.
Я вспомнил, как мистер Глен, когда мы разрабатывали текст сигнальной открытки, сказал: «Может случиться, что открытка до адресата не дойдет, — скажем, затеряется на почте. Мы такой случай предусмотреть обязаны. Тогда от тебя требуется одно — терпеливо ждать и знать, что мы сами найдем способ, как установить
Вспомнив это, я решил: открытка была отправлена, но пропала. А я терпеливо жду. Втайне я был почти уверен, что моим начальникам до меня не добраться…
6
Наступила зима.
В День Конституции в заводской многотиражке была напечатана большая статья о нашей бригаде, под заголовком «Их счастье — право на труд». И фотография. Нас сняли возле цеха сразу после смены.
Мы читали статью все вместе. А потом я взял газету и прочитал статью еще раз — медленно, вдумываясь в каждую фразу. И все настойчивей была мысль, что все написанное здесь не имеет ко мне никакого отношения. Но тогда — кто я вообще? Для чего я живу? Чтобы выполнить задание, ради которого я сюда приехал? Но для этого я обязан продолжать свято верить в то, что внушил мне мистер Глен. Но эта вера, столкнувшись с тем, что окружало меня здесь, уже дала глубокую трещину, а когда человек сомневается, значит, он уже начинает не верить.
У разведчика, учили меня, иногда так складываются обстоятельства, что ему начинает казаться, будто ему грозит провал. Если он почувствовал это, когда он уже хорошо внедрился во враждебную среду, он не имеет права поддаться панике и должен проявить максимум хладнокровия и выдержки. Он обязан еще и еще раз проанализировать каждый факт, вызвавший опасения, и делать это надо предельно спокойно, так как в такой ситуации его нервы могут оказаться оружием в руках врага. Прекратив на время всякую деятельность, необходимо прежде всего проверить, ведется ли за тобой наблюдение, и так далее и тому подобное… Но из всего этого мне годился только призыв к спокойствию, потому что мой главный враг и главная опасность были во мне самом.
Дело было даже еще сложнее— во мне, как я уже говорил, были два Коробцова, и они совсем по-разному видели опасность. Для того Коробцова, который дал присягу Америке, опасностью было все, даже земля, по которой он ходил. И, кроме того, его учили, что совесть — это понятие весьма отвлеченное, а для разведчика даже опасное… А Коробцову, который здесь родился, провел детство и живет теперь, наибольшие неприятности и тревоги доставляла как раз его совесть. Я уже начинал, если не понимать, то чувствовать свою вину перед родной землей и перед всеми людьми, которые меня тут окружали и делали для меня столько доброго.
Разобраться во всем этом мне трудно даже теперь, а тогда — тем более.
Я ни на что не мог решиться. Пусть все идет как идет и, может, утрясется само собой — забудут обо мне мои американские начальники, забуду о них и я…
В начале января меня вызвали в райвоенкомат — я должен был стать на военный учет. Я вошел в кабинет начальника военно-учетного стола. За столом сидел молодой человек в офицерской форме. Он лукаво смотрел на меня и улыбался во весь свой широкий рот.
— Здорово, Юрик, — сказал
Я ничего не понимал и удивленно смотрел на него.
— Разрешите представиться,— продолжал офицер, вставая.— Старший лейтенант Лузгин. В прошлом — Борька-бандит с Овражьего переулка.
— Борька? — Я уже начинал его узнавать. И вдруг вспомнил, что именно от него я узнал, что началась война. Вспомнил, как он подсел в солдатский поезд. — Борька?
Лузгин вышел из-за стола, мы обнялись. Он усадил меня на жесткий диван и сел рядом.
— А я смотрю твою анкету, — рассказывал он, — и глазам не верю. Юрий Коробцов — и возвращенец из-за рубежа! Давай рассказывай, где тебя носило!
Я рассказал ему — по легенде, конечно. Он слушал и только головой качал. А потом сказал сочувственно:
— Завидовать тебе не приходится. Да и сам-то ты, наверное, чувствуешь себя неважнецки. Я тут по службе, бывает, вижу ребят, которые выросли и живут на всем готовом, а когда дело доходит до святой службы в армии, нос воротят. Так и хочется такому вложить в его пустую голову свою память обо всех солдатских могилах, возле которых я прошел, пока до Берлина добрался. Ты, я думаю, понимаешь, к чему я это говорю. Не понимал бы, так не заслужил характеристику, какую тебе дал завод.
Я молчал, не зная, что говорить ему на все это. И вдруг Лузгин сказал:
— Я работал в разведке…
— В какой? — вырвалось у меня.
— В полковой, в какой же еще? Не в американской же… — рассеянно сказал он. — Ума не приложу, на какой тебя учет ставить. С последующей мобилизацией на действительную или еще как? Сам-то ты хочешь службу пройти?
— Не знаю, — ответил я.
— Не знаешь? — протянул он удивленно и надолго замолчал. — Ладно, подумаем. Я начальству доложу. Случай, конечно, не рядовой. Но и сам ты все же подумай. — Он сказал все это как-то небрежно и даже чуть насмешливо.
Я шел домой, мало сказать, встревоженный — перепуганный насмерть. Во-первых, сам этот факт — служба в армии. Мистер Глен твердо уверял меня, что таких, как я, в Советскую Армию не берут, и к тому, чтобы решать такой вопрос самостоятельно, я был совершенно неподготовлен. Но еще страшней оказалась встреча с Лузгиным. То, что он говорил, казалось мне не случайным и опасным.
Все складывалось словно нарочно, чтобы показать мне, что мое решение — слепо положиться на судьбу — попросту глупое. Я чувствовал себя, как волк в кольце облавы, хотя окружали меня безоружные и очень добрые люди. И выхода не было. Правда, где-то далеко за моей спиной был мистер Глен. Но разве я мог рассчитывать на его помощь? Он далеко. И снова безвольная мысль — пусть все идет как идет…
7
Наступило двадцать третье апреля.
После работы я зашел в отдел кадров обменять временный пропуск на постоянный. Там я пробыл минут пятнадцать и через проходную вышел на улицу вместе с поредевшей толпой рабочих. Трамвая не было, да и на остановке полно народу — и решил идти пешком. И вдруг мне показалось, что с трамвайной остановки кто-то позвал меня. Я оглянулся, но никого знакомого не увидел — в конце концов я не единственный Юрий на земле.