Безупречный враг. Дилогия
Шрифт:
Наконец Лара прибежала с большой кружкой горячего питья. Зазвенела склянками, что-то добавляя в настой.
— Не будет ребенка — они вообще ничего не докажут, — невнятно бормотала тетка. — Дело нехитрое. Главное, успеть.
Лидия жалобно застонала, клонясь на пол и закрывая руками голову. Снова звенело в ушах, и перед глазами плыли жирные черные снежинки или сгустки пепла… Жизнь сгорела дотла. Из всех людей этого проклятого города в самую черную свою ночь она выбрала Лару. Ту единственную, к кому никак нельзя было приходить! И уже нет сил сбежать или хотя бы сопротивляться.
— Не надо, я не хочу
— Потом еще скажешь спасибо, — пообещала тетка. — Давай, не упирайся. Что ты зубы сжала? Для твоей пользы стараюсь.
Лидия плакала, ощущая под затылком твердую уверенную руку, ничуть не способную к жалости. Глаза у тетки были спокойные и холодные. Вдруг подумалось: как же это она рисует лес и озеро, если смотрит этими же глазами? Лидия еще крепче сжала зубы, хотя понимала, что ничего уже не может переменить. Тетка вдруг отвернулась, вздрогнула, кипяток из кружки плеснулся через край и жидким огнем потек по руке…
Скрипнула дверь, холод ворвался в комнату и был он даже приятен — тошнота схлынула, звон в ушах унялся.
— Для ейной пользы? Не уверена. Скорее до денег своего брата добираешься, — с нехорошей усмешкой в голосе сообщила мачеха, возникая в дверях. — Пошла вон. Хоть один звук еще пискнешь — удавлю. Утром в городе застану… ну, ты поняла, ага?
Тетка метнулась прочь, не рискуя спорить. Во дворе, как запоздало разобрала Лидия, перекликались люди, фыркали кони. Факельные блики лизали стекло, трещал безжалостно сминаемый кустарник. Мачеха скинула свою любимую шубу из синего соболя, бесцеремонно закутала в нее падчерицу, не слушая оханья.
— Выздоровеешь — излуплю, — пообещала она своим самым решительным тоном. — А ну как эти уроды заметили б тебя? Дура! Ты меня слышишь? Ты о чем думала, курица? На улицу поперлась в таком состоянии, без шапки, без платка, без рукавиц. Во — в туфлях… Да не рыдай, нюня, пока еще не больно и не страшно. Вот приедет лекарь и займется руками — тогда покричишь. Сколько раз тебе говорено, Лидка: из дома — ни ногой! Бестолочь. Не реви! Отвечай толком: ноги болят?
— Д-да. — Сил отвечать не осталось.
— Ага, вот уже дело, значит, и в сознании, и цела, — отметила мачеха. — Эй, кто там карету развертает? Не возитесь, нет времени. Донесем и так. Весу в ей не больше, чем ума.
Лидия прикрыла глаза и сразу провалилась в темноту боли. Снег хлестал ознобом, а где-то рядом камин плавил кожу жаром. Было вдвойне плохо. То и дело чудилось сквозь бред, что мачеха все ругается, совершенно грязно и страшно. Ну и пусть. Зато не пытается «ради пользы» влить в рот яд, ничего не выслушав.
Очнулась княжна белым днем. От снега, плотно укрывшего парк, исходило голубоватое сияние. Низкое зимнее солнышко серебрило иней на ветках. Красиво, празднично, светло. А в соседней комнате по-прежнему ругается мачеха… Так привычно — даже уютно. Интересно, кого еще она сочла нужным воспитывать? Лидия поморщилась. Плотно обвязанные тканью руки ныли и прежде, но стоило попытаться шевельнуться — заболели невыносимо, словно по телу разлили масло и безжалостно подожгли, а теперь огонь охватил всю кожу.
— Не верю я тебе, все вы одним миром мазаны, ну где тебя раньше-то носило, а? Знаю где. Что я, совсем без ума и
— Именно поэтому и прошу пустить, — настойчиво заверил незнакомый мужской голос. — Пожалуйста. Госпожа Тэль-Дарг, я вас умоляю.
— Не госпожа я, — горько усмехнулась Натэлла. — Князь вернется со дня на день и выставит меня за дверь немедленно, вот уж в чем нет сомнений. По большому счету ежели, будет он прав… А, ладно! Иди. Вдруг он окажется заодно с сестрицей своей? Изуродуют девку. Мне в свое время вот так и помогли добрые люди. До сих пор маюсь. Твердо обещаешь исполнить что сказал?
— Да.
— Ладно, тогда я займусь неотложным. У него должны быть письма, у этого Эгриза. Надо возвернуть.
— Я решу дело.
— Все вы с придурью, родовитые князья, — вздохнула мачеха. — Не в твоей чести вопрос. Дуэль — это красиво и все такое, девки млеют… Но купить в нашем-то случае быстрее и надежнее. Ему шкуру спасать надобно. Я позаботилась, его задержали на постоялом дворе. Сейчас — продаст. А позже из гадства по рукам пустит, я таких знаю. Сиди пока что тут. Отдохнет, отоспится — тогда и тяни ей жилы.
Лидия жалобно всхлипнула. Ей снова на короткое мгновение почудилось, что ночью она ошиблась. Не мог ее Лориш так себя вести, она спутала голоса. Муж сидит здесь, рядом. Именно его и не пускают. Оказалось, не его…
Незнакомая тощая конопатая горничная скользнула в дверь. Подсела без звука, сочувственно вздохнула, погладила по волосам и напоила с ложечки чем-то теплым и терпким.
— Лежите, нельзя вам о глупостях думать, — со смешным сельским северным оканьем забормотала она. — Я ваша новая Марта. Хорошее имя, мне оно в радость. Меня женка княжья привезла вам. Потому как я работящая и в лечении крепко понимаю.
— Давно я лежу?
— Третий день. И еще до вечера будете отдыхать, все у вас ладно, все благополучно, — поспешила уверить конопатая Марта. — Папаша ваш скоро приедут. Брат ваш туточки сидят, недавно их выгнала, чтоб отдыхали. Нельзя спрашивать! Глазоньки закрывайте и спите. Так надобно. Вечером разбужу, накормлю, и все у нас станет вовсе замечательно.
Горничная ворковала и бормотала, гладила по волосам, не давая ответить и слова. От ее ровного говора становилось уютно. Выпитое согревало изнутри, даже руки больше не ныли и не горели. Кольца штор прошуршали, отгораживая комнату от излишне яркого дня. И Лидия заснула.
Там, во сне, она снова, как в детстве, стала подниматься из темной глубины к поверхности, сияющей золотыми солнечными узорами. Только теперь бездна внизу казалась опасной и холодной. Она тянулась, обвивала тело змеями водорослей. Темными ледяными ключами студила спину, сводя судорогой. Приходилось спешить, плыть изо всех сил, прорываясь к свету.
На преграду Лидия натолкнулась внезапно. Это незримое препятствие было подобно прозрачному льду. Княжна ударилась об него, забилась, раня руки. Тело хотело меняться, чувствуя близость второй стихии — воздуха. А темная вода не отпускала. Тянула вниз, губила. Обман и отчаяние оказались слишком взрослыми для этого счастливого детского сна. Они висели камнем, топили, лишали последней надежды…