Безжалостный Орфей
Шрифт:
— Эй, господин… Милейший… Я к вам обращаюсь… Да, да, к вам… — строго сказал Котурский. — Какой-то интерес к нам имеете? Чем-то можем помочь?
Господин изобразил непонимание, но, пойманный врасплох, не справился со смущением.
— Нет, что вы, господа, я так… Шел мимо, засмотрелся… — начал он и сбился.
— Вот и идите себе мимо… — настоятельно посоветовал Ляликов.
Хоть господин имел представительный вид, но не посмел ослушаться. Сдержанно поклонившись, чуть прикоснувшись к шляпе, как честь отдают, он резко повернулся и пошел на другую сторону проспекта, уворачиваясь от
Странный господин постарался смешаться с толпой. Убедившись, что полицейские потеряли к нему всякий интерес, остановился и принялся всматриваться в окна гостиницы. Он сразу определил нужные. Это было нетрудно. На третьем этаже — единственные, что распахнуты настежь. Шторы раздернуты, горит свет. В номере было заметно движение, как будто хозяйничали чужие и посторонние. Пробежала горничная, на ходу вытряхивая в окно какую-то белую тряпку. В воображении господина она предстала флагом капитуляции.
На той стороне проспекта остался «ванька», беспомощно озиравшийся в поисках пассажира. И все чемоданы. Господин возвращаться не стал. Словно забыв, куда ему надо, шарахнулся в одну сторону, потом резко повернул в другую и наконец, совладав с растерянностью, быстрым шагом отправился к Невскому. Шел он слишком быстро для обычного прохожего. Можно сказать: бежал без оглядки. На него порою оглядывались. Но взгляды посторонних он не замечал.
* * *
Иногда бывает, что из двух зол надо выбирать наихудшее. К такому выбору подталкивала ситуация. Аполлон Григорьевич очень спешил и получил результаты исследования впечатляюще быстро. Что с ними делать — предстояло решать не менее быстро. В глубине души он ценил и даже умилялся попыткам Коли стать великим сыщиком. Но иллюзии, питаемые вчера, окончательно рассеялись. Мальчика, конечно, обижать не стоит, пусть бегает в свое удовольствие. Но надеяться, что он раскроет эти убийства, — преступная наивность. Именно преступная. Нельзя тратить время и рисковать человеческими жизнями. Опасность более чем реальна. А раскрыть Гривцов может только глубины своей глупости. Не тот талант, конечно. Вот если бы Ванзаров… Эх, да что теперь…
Как ни тягостно было Аполлону Григорьевичу, но он переборол характер. И отправился на Большую Морскую. Зная привычки Вендорфа, рассчитал заявиться в тот момент, когда полицеймейстер особенно беззащитен. То есть перед обедом. Именно в эти золотые минуты, остающиеся до главного церемониала, у Вендорфа можно выпросить все что угодно. Полковник согласится, чтобы отстали и не сорвали традиционное наслаждение. Главное — фактор внезапности.
Не став телефонировать и проситься на прием, в котором могли отказать, Лебедев заявился в канцелярию, когда оставалось без четверти до обеда. Адъютант растерялся и не успел встать заслоном господину с желтым чемоданчиком. Дружелюбно помахав, он толкнул дверь и без спросу проник в кабинет.
Оскар Игнатьевич как раз полировал ногти, когда на пороге возник незваный гость. Все-таки он криво улыбнулся и сообщил, как рад, но с внутренним содроганием отметил, что времени осталось в обрез.
— Долго не задержу, — пообещал Лебедев, садясь напротив. — Знаю вашу занятость. Только неотложное
Вендорф изобразил в воздухе некий знак, который можно было расценить и как «ни в коем случае, всегда рад!» и как «разве от вас отвяжешься, пиявка криминальная!». Как кому нравится. Лебедев выбрал первый вариант, еще раз поблагодарил, явно испытывая нервы полковника, и сказал:
— Поздравляю.
Оскар Игнатьевич не знал за собой никакой победы и потому насторожился.
— Случилось то, что обещал, — пояснили полковнику. Но и это не рассеяло тьмы. Он явно не понимал, куда его затягивают.
— Еще одна барышня наложила на себя руки, — сказал Лебедев напрямик.
— Фу ты… — Полковник чуть не произнес крепкое словцо. А уж он-то готовился к худшему. К чему? Да мало ли худшего может быть в хозяйстве полицеймейстера. — Стоило об этом беспокоиться…
— Барышня двадцати пяти лет, Зинаида Лукина, проживала в номере «Центральной». Повешена рано утром. Предварительно отравлена хлороформом.
— И что такого?
— Как я предупреждал, преступник не остановился на первой жертве. Продолжает убивать невинных барышень. С этим надо…
— Так уж и невинных? — перебил Вендорф.
— Никаких провинностей перед законом за ними не числится.
— Сколько стоит номер в «Центральной»? Рубликов сто пятьдесят, а то и двести. И кем была эта…
— Лукина… Учительница словесности.
— Вот именно! — полковник внушительно поднял палец. — На какие шиши? А я вам отвечу…
— Помню ваше мнение о любовницах и их участи, — теперь уже влез Лебедев. — Если один случай еще можно списать на игру чувств, то здесь совсем другое. Их душат, как кур. Расчетливо, цинично и чисто. Опять это убийство готовы были списать на нервный срыв.
— А как вы о нем узнали?
— Сообщили.
— Интересно, кто же это постарался… — Вендорф строго кашлянул, поглядывая на часы. — Наш разговор затягивается, не перенести ли его на другое время?
— Прошу объявить общую тревогу по городу. Или хоть по отделению.
Оскар Игнатьевич не ожидал такого лихого оборота.
— Зачем? — сдержанно спросил он.
— У нас нет Ванзарова, который мог бы распутать этот клубок. Значит, надо брать не качеством, а количеством. Поднять всех, поднять филеров и участки. Поднять сыскную полицию. Если понадобится — жандармов. Рыть и рыть. И тогда мы сможем…
— Нет, не сможем! — Вендорф выпрямился в кресле. — Общую тревогу поднять! Хорошенькое дело. Ради чего? Бомбистов, не дай бог, ищем? Ограблен центральный банк? Вовсе нет. Какие-то проститутки наложили на себя руки. И господин Лебедев призывает бить во все колокола. Отлично!
— Они не проститутки.
— Какая разница! Да поймите же, как на это посмотрит начальство. А посмотрят строго. Вы что, не знаете, какая нынче политическая ситуация? Весной ожидаем коронацию нового императора. А в столице барышни начинают вешаться. Как это могут представить мерзкие газетенки? Дескать, барышни выражают свой протест новому монарху и самодержавию! Вот как могут повернуть. Еще заграничные пачкуны это дело раздуют: ой, сюси-пуси, ой, полицейское государство, ой, душители свободы! Что, не знаете?