Безжалостный Орфей
Шрифт:
— Основина?
— …да-да, сказала, что больше не может терпеть, как из нее делают дуру. Так и сказала. Серафима поддержала и сказала, что у нее давно руки чешутся. Не пора ли что-то делать с мерзавками. Я, конечно, потребовала прекратить подобные разговоры, но их было не остановить. Катя стала вслух фантазировать, что бы она сделала с… ну, с той барышней. А Серафима ей только поддакивала и подсказывала, как бы она расправилась. Они сошлись на том, что их следует крепко наказать.
— Чем же кончилось это совещание?
— Ничем. Мы разошлись… Но эта тема нет-нет, да и проскальзывала между ними. Как будто Катя с Серафимой о чем-то договорились и при мне стесняются обсуждать детали. Я делала вид, что не понимаю. Они объясняли все шуткой.
— Когда было назначено наказание?
— Ах, да поймите: при мне разговор заходил урывками и намеками. Будто уже все решено и осталось подождать подходящего момента.
— Он настал.
— Как? — Госпожа Пигварская вдруг поглупела.
— Их убили, — пояснил Родион.
— Нет, нет… Это невозможно. Чтобы Катя или Серафима своими руками…
— Для этого не надо пачкать свои ручки.
— Да поймите же: женщину не надо убивать, чтобы испортить ей жизнь. Достаточно отнять ее красоту. Навсегда… Вот это будет наказание.
Ванзаров показательно задумался, как будто перед ним раскрыли истину во всей наготе.
— Пожалуй, вы правы… — сказал он, выдержав паузу. — Но как быть с вашей… простите, с любовницей вашего мужа?
— А что с ней? — опять не поняла Елена Михайловна.
— Она в числе трех. Ее убили первой.
— Я не имею к этому никакого отношения… — быстро сказала она.
— Не сомневаюсь. У кого из ваших подруг медицинское образование?
— Кажется, у Кати… — Пигварская помедлила. — Нет, у Серафимы Павловны, точно! Она же была медсестрой. В госпитале с Милягиным познакомилась, когда он был простым ротмистром. Частенько рассказывала, каким был недотепой. А вырастила из него настоящего полковника.
— Она была знакома с хирургией?
— Ассистировала при операциях. Помогала вытаскивать осколок из ноги Милягина.
— Сильная женщина.
— О, вы не знаете насколько! Она телом расползлась, совсем за собой не следит, но кулак у нее совершенно мужицкий.
— Когда-нибудь слышали о Марии Саблиной?
— Ни разу… А кто это?
— У вас гувернантка?
— И не одна. — Заботливая мать не скрывала гордости. — У моих крошек есть все, что только можно представить. Это такое счастье для матери.
— У вас такой свежий цвет лица. Сразу заметно: много времени посвящаете прогулкам.
— Да что вы! — Она была польщена. — Только с детьми и выхожу. Сейчас и гулять-то можно только по утрам, пока
— Быть может, знакомы: Зинаида Лукина или Ольга Кербель?
— Ничем не могу помочь… Право, уже так много времени. Мне пора кормить моих малышей…
Легким движением Ванзаров вынул снимки и развернул.
— Не узнаете, кто из них… — спросил он.
Елена Михайловна сморщила носик, сощурилась, что выдало ранние проблемы со зрением и упорное нежелание носить очки.
— Какие неприятные снимки… — сказала она.
— Полицейская фотография с места преступления. Так кто?
— Кажется, она…
Пальчик госпожи Пигварской указывал на Марию Саблину. Это было чрезвычайно интересно. Но тут гувернантка ввела в гостиную детей — девочки-погодки трех и четырех лет. Они бросились на мать и повисли на ней. И она растворилась в детях. Взгляд ее стал нежным и застенчивым. Хрупкая женщина давала понять, что посторонним следует иметь такт и проваливать как можно скорее.
Полиция не посмела отравлять семейный рай.
* * *
Аполлон Григорьевич рассматривал несчастье с профессиональным интересом:
— Повторили подвиг барона Мюнхгаузена? За неимением косички использовали ухо? Похвально. В ваши годы я тоже питал нездоровую страсть к экспериментам. Только все больше с порохом и ядами.
Коля прикрывал пострадавший орган ладошкой.
Чего только с ним не делал! И мокрое полотенце прикладывал, и лед приказал принести, даже растительным маслом растирал. Ничего не помогало. Ухо горело бордовым цветом и распухало. Боль еще можно было терпеть, но вот стыд…
— Стало быть, одно к одному, — сказал Лебедев и потряс жестянкой монпансье, словно собирался бросить кости. — Игры заканчиваем, на этом все.
— Как все?! — ошалело спросил Коля.
— Как и не было. Сдавайте мой реквизит и выметайтесь домой. Костюм и прическу можете оставить себе. Утешительным призом.
Николя кусал губу и часто-часто моргал, чтобы совсем не разреветься:
— Это из-за… из-за моей раны?
— Из-за драного уха тоже. Ну посмотрите на себя: какой вы наследник? Гном драный, да и только.
— Это нечестно! — сказал Коля с таким бесконечным отчаянием, что и Лебедева проняло. Великий криминалист отбросил конфеты и сказал:
— Мы с вами не в штосс режемся, чтобы о честности говорить. Вы по малолетству не думаете. Но мне такое счастье непозволительно. Это не игра в шпионов и разбойников. Дело касается жизни. Вашей жизни. Я не могу рисковать таким бесполезным, но все же живым существом. Ванзаров меня живьем съест. И кровь выпьет, как вампир. Он теперь все может.