Библиотека географа
Шрифт:
Я снова заглянул в сейф. Его чрево казалось совершенно пустым. Я хотел уже было распрямиться и захлопнуть дверцу, как вдруг на дне этого железного ящика что-то блеснуло.
— Подождите. Тут что-то есть. Могу я попросить вас передать мне лист бумаги? Благодарю. Теперь попробуем это достать. — Я осторожно смел пальцами на бумагу частички какого-то вещества, напоминавшие крохотные осколки стекла. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что это скорее стеклянная пыль, нежели осколки; в искусственном освещении кабинета вещество отливало зеленым. Я протянул лист Джадиду, глаза которого при виде этих блестящих зеленоватых крупинок заблестели от удовольствия.
— Что это?
— Полагаю, то самое, что мой племянник, вероятно, назвал бы на своем полицейском жаргоне «дымящимся пистолетом». Пойдемте отсюда! Нам уже давно
«ВЕРБЛЮД» ИДРИСИ
(ВОДА)
Никогда не дано человеку сказать: «так есть». Только: «я думаю, что так было» или «я надеюсь, что так будет». Ибо единственной константой является трансформация. Из земли все мы вышли и в землю вернемся. Но вознесясь над землей, станем аморфными, неустойчивыми и текучими — как вода.
Во время Олимпиады 1980 года все регаты проходили в Пирите — маленькой гавани на берегу Таллинского залива в северо-восточной части города. Даже по прошествии восьми лет Воскресеньев, глядя со станции на парки и старые городские стены, замечал результаты сделанных Москвой крупных инвестиций в переустройство и украшение столицы Эстонии. Кремлевским аппаратчикам пришлось-таки раскошелиться и переадресовать часть денежных потоков в северо-западном направлении, дабы не ударить в грязь лицом перед многочисленными иностранными гостями. Конечно, заново отделанные и выкрашенные дома должны были впечатлять в первую очередь иностранцев, но Воскресеньев хорошо помнил, как лучились от гордости при взгляде на похорошевший город лица его приятелей офицеров. У советских офицеров имелся особый военный тип гордости, отраженной в выпяченных подбородках и сдержанных улыбках, напоминавших оскал идущих к нерестилищу лососей. Улыбки сопровождались пьяными выкриками «Правильно!» — когда радиостанции «Свободная Европа» или Би-би-си восхищались состоянием Таллина — «этой жемчужины Балтии».
Реконструкция Таллина имела, однако, последствие, на которое никто не рассчитывал. Эстонцы вдруг страшно возгордились своей прекрасной столицей — эстонским, как они заявляли, а не советским городом. Воскресеньев видел это, когда шел от станции через Старый город, направляясь к месту встречи. Прожив столько лет и пройдя через несколько революций, он остро чувствовал социальную нестабильность.
События назревали. Главный таллинский мост весь был исписан граффити, призывавшими к низвержению существующей власти. Поздно вечером в окно губернаторского дома влетел булыжник; улицы опустели. Граждане, прежде чем подчиниться приказу военных разойтись, на две секунды дольше, чем обычно, колебались, глядя на патрульных. Они вообще реагировали только на военную форму, не обращая внимания на личность. На мелкие прегрешения, не связанные с беспорядками, в городе смотрели сквозь пальцы. Штрафы хотя и выписывались, но уже не оплачивались. Военный губернатор проснулся среди ночи от запаха дыма — полыхал флаг, висевший на флагштоке перед его окном. Политические заключенные превратились из статистических единиц в символы. Их уже считали не преступниками, а героями. Толстые, лысые, с серыми лицами люди в костюмах советских служащих старались как можно быстрее и незаметнее проскользнуть по улице; теперь здесь преобладала молодежь в кожаных куртках. В вихре времени одни пытались ускорить события, другие — остановить ход истории или хотя бы замедлить его, не желая и боясь перемен.
Скептический взгляд, который на улице Пюхавайму молодой человек бросил на его медали, проведенная ключом глубокая борозда на боку милицейской машины в Мююривахе, надрывные стоны гитарных струн, доносившиеся из окон мансарды в Пярну, являлись для Воскресеньева убедительными свидетельствами начинающихся социальных потрясений.
Старый город напоминал открытку с типичным европейским городским видом — мощенные булыжником улицы, пастельных тонов старинные дома, заросшая плющом каменная крепостная стена и средневековый замок на вершине холма. Ганзейское [5] влияние сообщало городу германское обличье; на первый взгляд он почти не отличался от Брюгге или Данцига с их северогерманскими портовыми традициями, хотя в двадцатом веке все это представлялось не столь очевидным и уж точно не
5
Ганза — торговый и политический союз северных немецких городов в XIV–XVI вв.
Воскресеньев взял машину и поехал в пригород, где блеск старой части города тускнел, а влияние советской традиции чувствовалось сильнее; впрочем, все это заканчивалось в местечке Кейла-Йоа. Выйдя из машины, Воскресеньев услышал шум водопада, за которым открывался вид на большой, крытый дранкой старинный дом на фоне типичного эстонского леса — слегка разбавленный березами темный сосняк тянулся до берега моря. Он увидел, как молодая пара, держась за руки, скрылась в лесу. Юноша и девушка были светловолосыми, похожими друг на друга и обладали, казалось, несокрушимым здоровьем, так что, окажись эта парочка в любом крупном российском городе, прохожие с любопытством или даже с подозрением оглядывались бы на нее.
Чуть дальше тянулась просека, застроенная симпатичными деревянными домиками, счастливо избегнувшими пристального внимания советских планировщиков, занимавшихся переустройством пригородных районов. Воскресеньев постучал в дверь последнего из них, машинально отметив, что отсюда сквозь деревья видно море.
Человек, отозвавшийся на стук, походил на взъерошенную непогодой большую старую птицу. Он был выше Воскресеньева на голову и смотрел на него сверху вниз, чуть опустив свое длинноносое, обрамленное седой бородой морщинистое лицо. На одном глазу у него было бельмо, вращавшееся в глазнице, как поломанный компас в углублении приборной доски. Здоровый глаз черным антрацитовым блеском напоминал око ворона. Обозрев гостя с головы до ног, старик поддернул широкие рукава мешковатого свитера, словно готовясь к драке, и выжидающе посмотрел.
— Товарищ Тиима? — спросил Воскресеньев. Старик согласно кивнул, и Воскресеньев продемонстрировал ему свое удостоверение. — Я, товарищ Тиима, приехал сюда, чтобы расследовать поданную на вас соседями жалобу. Предъявите ваши документы.
Воскресеньев протянул руку ладонью вверх и посмотрел на хозяина в упор. Хозяин, не отводя глаз, достал из кармана паспорт в кожаной обложке и передал ему. Офицер медленно пролистывал документ, делая вид, будто внимательно его изучает. На самом деле его больше интересовал старик, а паспорт потребовался лишь для того, чтобы убедить его в серьезности своих намерений. Он закрыл паспорт и вернул его хозяину, нетерпеливо переступавшему с ноги на ногу.
— Я могу войти? — спросил Воскресеньев.
— Это зависит… — Тиима прикрыл молочно-белый глаз, сверля здоровым нежданного визитера.
— Отчего?
— От того, кто вы. В чем суть жалобы. Что случится, если я откажусь вас впустить.
— Я Воскресеньев, старший офицер расквартированной здесь Советской армии, ответственный за безопасность. Если вы не впустите меня, я привлеку вас за воспрепятствование правосудию.
Старик раздраженно вскинул брови.
— Не возьму в толк, какое отношение имеет ко мне армия.
— Мы обсудим это позже. Но хотя я и не из милиции, тем не менее могу вас арестовать.
— Похоже, мне все-таки лучше впустить вас.
В домике все пропахло дымом — табачным и печным. Сквозь открытую форточку ветер приносил резкий соленый запах моря. У Воскресеньева заслезились глаза, и он снял очки, чтобы вытереть слезы.
— Хотите выйти на воздух? — злорадно ухмыльнулся старик хозяин.
— Нет, я сейчас привыкну. Присесть можно?