Библиотека литературы США
Шрифт:
— А сегодня еще жарче, верно?
Я посадил Мейдин Самролл в машину, и мы стали ездить взад-вперед по улице. Она жила в той же деревне, что и Сиссэмы. Ей едва минуло восемнадцать.
— Гляньте! Не хуже городских! — И она протянула мне руки в новеньких белых перчатках.
Мейдин садилась рядом, неприятных тем никогда не касалась, болтала о своих «Крупах и кормах» — она там вела бухгалтерию, — о старом Муди, о том, как ей живется в Моргане, — она ведь, кроме своей деревни да школы, ничего не видела. О своей работе: мама ее до сих пор недовольна, что она пошла служить. О том, как к ней люди славно относятся: я нет-нет да подвезу ее домой, так-то она
— Я уж надежду потеряла, что вы меня заметите, Ран. А я и перчатки старалась не запачкать: что, как придется в машине домой ехать?
Глаза у меня не те, я ей говорю. Тогда извините, говорит. Она конфузилась — только-только ведь из деревни, поэтому рада была лишнему случаю извиниться. Я не спеша проехался еще несколько раз взад-вперед. Мистер Стептоу волоком тащил мешок с письмами на почту — они с Мейдин помахали друг другу. В пресвитерианской церкви миссис Спайтс играла «Благословен еси, Господи, научи меня оправданиям Твоим». Мейдин слушала. А на улице все те же люди — кто с порогов домов, кто из машин — махали нам. Мейдин усердно махала им в ответ синим платочком. Махала им так же, как и мне махала.
— Целый день сидеть взаперти и считать деньги — такого, Ран, никакие глаза не выдержат, — поддержала она разговор.
Она знала все, в Моргане ее всякий мог просветить, и дня три-четыре, после того, первого раза, я подсаживал ее в машину, катал взад-вперед по улице, угощал коктейлем у Джонни Лумиса и через Олд-Форкс отвозил пригородами домой и там высаживал, и она так по-доброму говорила — вот как про то, отчего я хуже вижу. Добрая душа: с ней мне было разве что чуть хуже, чем одному.
Я отвозил ее домой и возвращался в Моргану, в комнату, которую снимал у мисс Франсин Мерфи.
В следующий раз я доехал до конца улицы и свернул к Старкам. Больше не владел собой.
Мейдин ни слова не проронила, пока мы не подъехали к самому их дому.
— Ран! — говорит.
Нет, она ни о чем не спрашивала. Просто напоминала, что я не один, но о чем, о чем, а об этом я не забыл. Я вылез из машины, обошел ее, открыл дверцу перед Мейдин.
— Вы хотите меня с собой взять? — говорит она. — Ну пожалуйста, не надо.
И опустила голову. Я увидел белый-пребелый пробор в ее волосах.
— Вот именно, — говорю. — Почему бы нам не зайти, не навестить Джинни?
Я больше не владел собой — вот почему.
— Зайду к ним и тебя возьму с собой.
И ведь мистер Друзи Кармайкл что ни день твердил: мол, почему бы тебе не переехать к нам, сынок, — и, пока нахлобучивал свою широкополую, вроде твоей, отец, шляпу, все увещевал: почему бы тебе не поспать в холодке — мы бы тебя уложили прямо под вентилятором, у нас их на всех хватит. Мейми простить тебе не может, что ты жаришься в этой конуре, когда тебе переехать всего пять минут — через дорогу же, Ран, послушай Мейми, она не я, она найдет, что тебе сказать. Задержится еще с минуту в дверях, потом только уйдет. Постоит, занеся трость над головой — ту самую, которую мы с Вуди Спайтсом купили ему в складчину, когда его избрали мэром, — стращает меня, стращает уютом, пока я не отвечу: «Спасибо, сэр, но никак не могу».
Мейдин шла рядом со мной. Мы пересекли прокаленный Старков двор, стараясь держаться в тени разросшейся индийской сирени — ее режуще яркие цветы клонились к земле, точно плоды, казалось, они вот-вот упадут. Первой, отец, кинулась к окну моя теща, мисс
— Что тебе нужно, Ран Маклейн?
Но я не посмотрел на нее, и тогда она постучала по подоконнику крючком.
— Я у Старков в доме никогда не бывала, — сказала Мейдин, и я не сдержал улыбки.
У меня почему-то отлегло от души. Поблизости, похоже, распустились лилии, и я вдохнул полной грудью их эфирный дух: сознание ведь, бывает, отключается, а бывает, и нет. Я толкнул проволочную раму, переступил порог. Наверху в доме мисс Лиззи крикнула: «Джинни, милочка!» — можно подумать, к Джинни кавалер пришел.
Джинни — она не ушла играть в крокет — стояла перед зеркалом в холле, расставив ноги, и стригла волосы, прядь за прядью. Пряди падали к ее ногам. На ней были соломенные босоножки, какие делают на заказ, и мальчиковые шорты. Она поглядела на меня в упор и сказала:
— Подоспел вовремя — скажешь, когда остановиться.
Она уже выстригла себе челку. И вот о чем мне напомнила ее улыбка: так ребенок рот разинет, а плакать не плачет, пока не придет тот, ради кого он плакать собрался.
Повернулась к зеркалу и отрезала еще прядь.
— «Доверься порыву…» [49] … — Увидела Мейдин и давай отстригать прядь за прядью здоровенными ножницами. — И вы тоже входите и перчатки снимите. — Все ясно, она с этой ее сметливостью, предвиденью сродни, сразу поняла: во-первых, что я вернусь, когда лето меня дожмет, а во-вторых, что, скорее всего, я прихвачу с собой чужого человека, если найду такого, который сдуру согласится со мной пойти, чтобы, когда приду, прийти в дом не одному.
49
Под таким призывом шла компания подписки на журнал «Лайф».
И как же мне захотелось повернуть назад, отец!
Я поглядел на голову Джинни всю в торчащих вихрах, и тут мисс Лиззи стала спускаться по лестнице: она бы нипочем не задержалась, да ей приспичило туфли сменить. На такие, которые грохочут точно полк солдат. Едва мы сошлись, как тут же двинулись прочь, но пошли по холлу не парами, а вразброд, наши приветствия и чем бы мы там ни обменивались перекрывал голос Джинни — она велела Телли принести нам коктейли. Тыча пальцем, Джинни пересчитала нас. И у нас снова стало легко на сердце. Казалось, ступи я на циновку — а она и без того вздувалась и по ней перьями разметались Джиннины волосы, — я бы полетел, поднялся в воздух и полетел.
Мы сидели на веранде с видом на двор в качалках, но никто не качался. Краску на белых плетеных креслах подновляли бог весть сколько раз и все-таки с тех пор, как я ушел от Джинни, ее успели подновить еще раз. Свет за верандой белой пеленой застилал глаза. Вдоль веранды тихо шуршали папоротники в горшках — их недавно полили. Я мог бы внимать болтовне женщин, слушать обрывки рассказа, рассказа о том, что случилось с нами, о чем же еще, но я внимал папоротникам.
И все равно рассказ шел своим чередом. Вел рассказ не голос мисс Лиззи, ей бы это и в голову не пришло, и тем более не Джинни, а звонкий голосок Мейдин, хотя она к рассказу никакого отношения не имела, и оттого было еще хуже, потому что она брала все на веру и повторяла, перечисляла старые сплетни, городские сплетни.