Библиотека литературы США
Шрифт:
Возбуждение Хуана выгорело дотла. В золе не осталось ни единого уголька. Он устал, устал… Опасное приключение кончилось. Мария Роза ушла и никогда больше не вернется. Ушли дни, когда они шагали рядом, ели из одной миски, ссорились, любили друг друга между боями. Завтра он вернется к постылой, нескончаемой работе, он спустится под землю и будет раскапывать древний город, а Мария Роза спустится в свою могилу. Душа его наполнилась горечью, непереносимой черной тоской. О Иисусе! Какие несчастья сваливаются на человека!
Но ничего не поделаешь. Сейчас ему хотелось только одного — уснуть. От изнеможения он едва передвигал ноги.
Он дошел до дома и, не дожидаясь, когда она зажжет свечу, сел прямо на пороге и начал раздеваться. Полусонные, негнущиеся руки кое-как стащили пышный наряд. С долгим стоном облегчения повалился он на пол и тотчас же заснул на спине, широко раскинув руки.
С глиняной кружкой в руке приблизилась Мария Консепсьон к кроткой маленькой козе у молодого деревца, которое гнулось и клонилось к земле, когда коза натягивала веревку, стараясь достать еще не выщипанную траву. Привязанный в нескольких шагах козленок поднялся и заблеял, его легкая волнистая шерсть зашевелилась на свежем ветру. Мария Консепсьон присела на корточки и, придерживая козленка за привязь, дала ему немного пососать мать. Потом размеренно и неторопливо надоила молока для ребенка.
Она сидела на пороге, прислонившись к стене. Меж ее скрещенных ног, как в колыбели, спал сытый младенец. Мир переполняла тишина, небо плавно стекало к краю долины, луна кралась наискосок к зубцам гор, скоро она спрячется за ними. Марии Консепсьон было уютно и тепло, она твердила себе, что новорожденный — ее сын, и блаженно отдыхала.
Мария Консепсьон слышала, как дышит Хуан. Звуки его дыхания тихо летели через низкий порог; казалось, дом отдыхает после трудного дня. Она тоже дышала медленно и очень тихо, и каждый вдох насыщал ее покоем. Неслышное дыхание ребенка было как тень ночной бабочки в серебряном воздухе. Казалось, эта ночь и эта земля то ширятся, то опадают в такт всеохватному, неторопливому и доброму дыханию. Голова ее склонилась, глаза закрылись, она чувствовала, как что-то внутри ее медленно вздымается и опадает. Она не знала, что это такое, но ей было свободно и легко. И, засыпая над ребенком, уже во сне, она все еще ощущала странное, словно бы охраняющее само себя счастье.
Веревка
(Перевод Л. Беспаловой)
На третий день после того, как они переехали за город, он принес из деревни корзину продуктов и большой моток веревки. Она вышла ему навстречу, вытирая руки о зеленый фартук. Волосы у нее были взъерошены, обгоревший нос пламенел. Всего два дня прошло, сказал он, а у нее уже вид заправской сельской жительницы. Серая фланелевая рубашка на нем взмокла от пота, тяжелые ботинки были запорошены пылью. А у него вид такой, отпарировала она, будто он играет в пьесе из сельской жизни.
Кофе принес? Она весь день ждала, когда же наконец сможет выпить кофе. Заказывая в день приезда продукты, они совсем упустили кофе из виду.
Елки зеленые! Не принес. Господи, опять, значит, тащись в деревню. Нет, он пойдет, даже если рухнет по дороге. Зато все остальное он вроде бы принес. Она укорила его:
Он думал, мало ли для чего в деревне может пригодиться веревка. Интересно бы узнать, для чего, например, осведомилась она. Он несколько минут ломал голову, но так ничего и не придумал. Там видно будет, верно? Когда живешь в деревне, приходится держать в доме всякую всячину про запас. Да, да, он, конечно же, прав, сказала она, но ей казалось, что сейчас, когда у них каждый цент на счету, по меньшей мере странно покупать веревку. Только и всего. Вот что она хотела сказать. Просто она не поняла, во всяком случае поначалу, почему ему вдруг взбрело в голову купить веревку.
Ах ты Господи, захотел купить и купил, только и всего. Причина как причина, не хуже другой, так и она считает, но она не понимает одного, почему он ей сразу так не сказал. О чем говорить, веревка, естественно, пригодится — еще бы, целых 25 метров веревки, им без нее просто не обойтись, сейчас ей, правда, не приходит в голову, куда бы ее приспособить, но для чего-нибудь да пригодится. Как же иначе. Он верно сказал, в деревне все идет в ход.
Она просто немного огорчилась из-за кофе, и, нет, ты посмотри, посмотри только на яйца! Ой, ну хоть бы одно целое! Что он на них положил? Он что, не знал, что яйца ничего не стоит раздавить? Раздавить? Да кто, интересно знать, их давил? Скажет тоже! Просто нес их в корзине вместе с прочими покупками. А если они и побились, так это не он виноват, а продавец. Уж кому-кому, а продавцу должно быть известно, что на яйца нельзя класть ничего тяжелого.
Она уверена, что яйца побились из-за веревки. Тяжелее веревки в корзине ничего не было. Она видела, когда он вернулся, веревка лежала в корзине поверх покупок. Он призвал весь мир в свидетели, что это чистой воды выдумка. Он нес веревку в одной руке, а корзину — в другой. У нее что, глаз нет?
Есть у нее глаза или нет, но она ясно видит, что на завтрак яиц не будет. Из них придется сегодня же вечером сделать яичницу. Экая досада! Она рассчитывала поджарить на ужин отбивную. К тому же у них нет льда, и мясо тронется. Интересно знать, спросил он, почему бы ей не вылить яйца в миску и не поставить на холод.
На холод! Пусть сначала покажет, где этот холод, и она охотно поставит туда яйца. Раз так, почему бы не сварить яйца и мясо разом, а завтра поужинать разогретым мясом. У нее даже горло перехватило от негодования. Ужинать разогретым мясом, когда можно есть с пылу с жару! Вечно второй сорт, дешевка, суррогаты во всем — даже в еде! Он легонько потрепал ее по плечу. Разве это так уж важно, детка? В игривом настроении он порой трепал ее по плечу, а она изгибалась и мурлыкала. А тут она зашипела и едва не вцепилась в него. У него уже чуть было не сорвалось: все как-нибудь устроится, но она налетела на него: если у него повернется язык сказать, что все как-нибудь устроится, заявила она, она влепит ему пощечину.