Библия-Миллениум. Книга 2
Шрифт:
На следующее утро его разбудил начальник охраны. Видимо, случилось что-то серьезное, раз он вошел к хозяину в спальню и даже взял его за плечо.
— Авессалом убил охранника и сбежал.
Давид вскочил и зашатался от сильного укола в сердце. Страшная догадка поразила его.
— Я знаю, где его искать.
С трудом передвигаясь и превозмогая боль, он добрался до машины и приказал ехать на кладбище.
— Быстрее! — Давид толкал водителя в спину, хотя внутри него все разрывалось, перед глазами летали зеленые круги, которые лопались чернильными пятнами. Дышать было немыслимо, грудная клетка Давида словно
Из последних сил, опираясь на водителя и охранников, Давид добрался до могилы Ионафана, до которой от дороги тянулся след гусениц бульдозера. Ограда была разрушена, небольшой памятник разбит на куски. Расколотая могильная плита валялась рядом, внутри вскрытой могилы были только части гроба. Останки тела Ионафана исчезли.
Давид издал страшный крик и упал на руки сопровождающих.
Он очнулся только в больнице, тонкие трубки шли от его рта и носа к дыхательному аппарату и кислородному баллону, обширный инфаркт лишил его возможности двигаться.
Губы Давида шевелились, но звука не было. Наконец, внимательно наблюдая за ними, Вирсавия догадалась, что Давид повторяет: «Ионафан». Вирсавия догадалась бы в любом случае.
— Успокойся, Авессалома нашли, он ничего не успел сделать с телом, оно снова предано земле, могилу восстанавливают. — Ее тон был смесью презрения и желания успокоить.
И Давид снова потерял сознание.
На самом деле был похоронен пустой гроб. Авессалом бросил останки Ионафана в кучу навоза и ездил по ним гусеницами, пока те не смешались с коровьим дерьмом, которое затем было перемешано с землей. Вирсавия под страхом смерти запретила кому-либо сообщать об этом Давиду, учитывая, что жизнь ее мужа повисла на волоске, а он еще не составил завещания.
Авессалом был помещен в одиночную камеру под строгий надзор. Суд признал его вменяемым. Предстояло вынести приговор. В ночь перед последним заседанием дверь камеры тихонько отворилась. Авессалом, дремавший очень чутко, мгновенно вскочил на ноги, приготовившись защищаться.
На пороге стоял Давид. Лицо отца было бледным, он опирался на металлический костыль.
Авессалом обмяк и сел на койку.
— Зачем ты пришел?
Давид молчал.
— Зачем ты пришел?! Хочешь насладиться моими мучениями? Хочешь увидеть, как я страдаю? Ты предал всех своих детей! Мы все прокляты! Ты, только ты, виноват в смерти моей матери, в несчастиях нашей семьи! Отец, скажи, почему? Почему ты оставил нас?
Авессалом поднялся и кинулся к Давиду, вытянув вперед руки. Он почти приблизился, дотронулся до груди Давида и вдруг почувствовал, что напоролся на что-то острое, горячее, пронзившее сердце.
Он осел, обнимая отца, оставляя на его белом плаще красно-кровавый след. Давид опустил руку, в которой сжимал маленький револьвер. Постоял минуту, издал невнятное мычание, сделал шаг назад, немного склонился над телом Авессалома, потом снова выпрямился, и слезы покатились по подготовленным для них каналам глубоких морщин.
Давид наступил ногой на тело сына, постоял так немного, пульсируя от внутреннего напряжения, крепко зажмурив глаза и зажав себе рот. Потом решительно повернулся к двери и вышел.
Тонкий ручеек крови из-под тела Авессалома беспомощно пытался его догнать, но иссяк возле порога камеры.
Черная машина привезла
СОЛОМОН
Соломон сидел в глубине огромного темного зала. Огромное, титаническое кресло защищало его со всех сторон. Как будто внутри помещения находится еще одна маленькая камера. Луч восходящего солнца ударил в центр через небольшое квадратное окно на высоте двух с лишним метров от пола, осветив гроб и лицо Давида с плотно сжатыми губами, руками, сложенными на груди. Седые волосы, разбросанные по белой атласной подушке. Соломон не отрываясь смотрел на огромный медальон, с которым отец не расставался в последние дни своей жизни. Сейчас он подойдет к отцу и откроет его без страха. Ребенком он уже пытался сделать это, за что впервые в жизни отец его ударил. Узнав, что Давид умер, Соломон с удивлением поймал себя на том, что думает об этом медальоне.
Тихие шаги заставили его очнуться и оторвать взор от мерцающей звезды на груди Давида. В зал, ступая еле слышно и невесомо, вошла женщина. На ней густая черная шаль, закрывающая ее с головы до ног. Она останавливается перед гробом. Тонкая белая рука проводит по мертвому лицу, ее плечи слегка вздрагивают. Она плачет. Шаль соскальзывает с ее головы, открывая волосы, стянутые небрежным узлом, широкие мальчишеские плечи. Ависага… Еще одна вещь отца, к которой он не смел прикоснуться при его жизни. Неслышно он подходит к ней сзади, обнимает, зажимая рот рукой. Целует в основание затылка. Она вырывается, пытаясь освободиться от него. Горячие слезы капают ему на руку.
— Ависага… Тихо… Я дам тебе все… Больше, чем давал тебе отец… У тебя будет роскошный дом, деньги… все, что ты захочешь… Я же молод и силен, я буду любить тебя… — Соломон пьянел от запаха женщины отца, от сознания того, что домогается ее возле мертвого тела Давида, который уже не в состоянии ему помешать. Он резко разворачивает ее к себе лицом. Она отворачивается от него, плотно сжимая губы.
— Люби меня… ты же принадлежала отцу… Ты теперь моя…
Ависага больно царапает его щеку. Возбуждение Соломона сменяется яростью.
— Стерва! Сука! — он отпускает ее на секунду. Она вырывается, отчего удар приходится по ее плечу, вместо лица. Женщина убегает от него.
— Дура! — кричит он ей вслед.
Оставшись один, Соломон некоторое время тяжело дышит, глядя в лицо отца. Он чувствует себя уязвленным. Грубо, с нетерпением он попытался разорвать цепь, на которой висит медальон. Она не поддается. Соломон пытался открыть крышку, она нагрелась от его рук, стала влажной, скользила, сопротивлялась. Соломон был взбешен. Он даже не услышал гулких твердых шагов в пустом коридоре, эхо от которых разносилось по всему дому.
— Соломон! — заставил его повернуться металлический голос матери. — Что ты делаешь?
— Ты меня напугала! — раздраженно бросил он матери и тут же смущенно спрятал свой гнев. — Так, ничего… — убирая руки за спину, Соломон отошел от гроба.
Вирсавия поправила смятую одежду на груди Давида. Взяв в руку еще горячий медальон, усмехнулась.
— Мне тоже всегда хотелось знать, что здесь, — она поддела крышку ногтем, и та плавно открылась.
Соломон непроизвольно подался вперед, глядя через плечо матери.