Бич Божий
Шрифт:
— Что, плохой?
— Да, пока без памяти. Ты-то здесь какими судьбами?
— Тайно выбираюсь из города. Без верёвок не обойтись. Тут, в сундуке, — лично прятал, после починки кровли. Пригодились, вишь.
Из щелей в полу доносился шум пира.
— Празднуют, изверги, — пояснил Немчин. — Я подслушал, что Свенельд собирается походом на Новгород. Хочет погубить Владимира и Добрыню, посадить наместником внука.
— Колом ему в землю! Лопни мои глаза, если допущу. Убегу из Овруча и предупрежу Святославлевича.
— Мы с тобой.
— Хм, легко сказать... Как спускать со
— Но Путяте! Ты, надеюсь, не бросишь нас в этом положении?
— Ох, не знаю, не знаю, Немчине... Лучше мне одному прорваться, чем погибнуть втроём.
— Нет, не говори! Надо попытаться вместе.
Воевода полез в тёмный угол, начал доставать из сундука толстые верёвки. И пробормотал, рассуждая:
— Разве что его обвязать? Я спущусь вперёд и попробую подхватить его снизу?..
— Да, конечно! — согласился причта. — Самый лучший выход!..
— Настя... — застонал Милонег и открыл глаза. — Где моя любимая?..
— Тише, тише, — замахал руками Немчин. — Тут нельзя говорить в полный голос... Как ты чувствуешь себя? Рана велика... Я боялся...
— Почему её нет со мной?.. — бредил молодой человек. — Приведите ко мне, пожалуйста, Настю...
— Успокойся, потерпи... Надо для начала выбраться из Овруча...
Подвалил Путята с мотком верёвок. И спросил:
— Как ты, Милонеже?
— А, Путяте, здравствуй... — В голове у Саввы явно просветлело. — Хорошо, что ты здесь... Мы скрываемся, да? С Настей что, ты не знаешь?
Тысяцкий Олега не хотел говорить, но потом решился:
— Ярополк повёз её в Киев... Мне сказала Ирпа — я успел заглянуть домой...
— Боже, наш ребёнок!.. — вырвалось у несчастного.
— Милонеже, крепись... Настя от переживаний не смогла его доносить... Больше нет ребёнка... Ничего больше нет: ни Олега, ни Овруча!..
Савва стиснул зубами согнутый указательный палец, чтобы стон и рыдания не смогли его выдать. Из-под сжатых век заструились слёзы. Только и сумел прошептать:
— Господи... за что?!
Оба друга принялись его успокаивать. Он привстал на локте и, блестя в темноте глазами, твёрдо произнёс:
— Поскачу вдогонку... Отобью, увезу!..
— Погляди на себя, чудак! — урезонит его Путята. — Весь в крови, двигаться не можешь один...
— Не один, а с вами.
— Настю не вернуть. Нужно убираться самим. Есть дела поважнее: надо предупредить Добрыню о походе Свенельда на Новый город.
Милонег поразился этой новости:
— Одного брата мало? Захотелось ещё второго?
А Немчин сказал:
— Я своими ушами слышал... Ну, приподнимись. Мы тебя обвяжем...
Выползли на крышу. Капал мелкий дождь, черепицы скользили под их ногами. Серый диск луны просвечивал через синие кудлатые облака.
Укрепив верёвку на коньке, размотали её и сбросили со стены детинца наружу. Первым спустился Путята; он спустился благополучно и негромко свистнул — дескать, всё в порядке, подавай Милонега. Раненый, удерживаемый Немчином, съехал на верёвке по черепице, но неловко ухватился за бортик крыши, тот заскрежетал ржаными гвоздями, оторвался и грохнул вниз. Беглецы замерли от ужаса. Шум показался им убийственным. На него не могла не сбежаться
Ноги Милонега, наконец, коснулись земли. Друг Путята принял его внизу, усадил на камень, развязал верёвку; снова тихо свистнул, подавая знак. Савва сидел ссутулившись, еле слышно постанывал, тяжело дыша. Вскоре появился Немчин — спрыгнул, подошёл:
— Слава всем богам, вроде пронесло...
— Не кажи «гоп» — это только ещё детинец, — проворчал Путята. — Главное впереди — городские стены.
— Может быть, попробовать через северные ворота? Там горела башня и наверняка остались лазейки.
— Нет, опасно. Все лазейки, скорее всего, держат под охраной. Лучше пойти на юг. Помнишь, когда укрепляли подъёмный мост, то предусмотрели заслонку для воды, — можно се открыть, и вода уйдёт. А тогда откроется потайная дверка. Это — единственная возможность, коли преодолеем первую стену.
— Делать нечего. Надо уповать на счастливый случай...
Причта наклонился к лицу Милонега:
— Ну, ты как? Дай-ка посмотрю твою перевязку... Боги! Опять пошла кровь!..
— Наплевать... — прохрипел возлюбленный Настеньки. — Надо выбираться отсюда... Дайте только выйти... Ярополк заплатит за всё!.. — Савва покачнулся и упал на руки Немчина.
Молодые люди попытались привести друга в чувства.
— Зря теряем время, — отмахнулся Путята. — Понесли его на себе. Выйдем — разберёмся.
И они устремились по тёмным улочкам к южным воротам города.
Ракома — Новгород, лето 977 года
Олаф Трюгвассон, выдав прошлой осенью дочку замуж, собирался отправиться на родину в мае нынешнего года. Но Малфрида написала письмо: у неё должен быть ребёнок, и, по всем расчётам, он родится не позднее июля. Разумеется, отплытие отложили на месяц. А пока муж со своими подручными делал последние приготовления для далёкою путешествия, мать Торгерда пожелала съездить в Ракому, где жила их дочка, чтобы находиться там во время родов.
Княжья вотчина, как и раньше, представляла из себя райский уголок. Тут, помимо Малфриды с матерью, наслаждались летом и его дарами повзрослевшие Савинко с Миленой (им исполнилось по одиннадцать), Верхослава с тринадцатилетним Улебом и беременная Неждана с Волчьим Хвостом. Часто приезжали князь и посадник — посмотреть на жён, справиться об их самочувствии, отдохнуть самим.
Жили припеваючи: в воздухе, наполненном ароматом хвои, звонко трещали крыльями голубые стрекозы; вечерами Неждана и Верхослава часто пели на два голоса. Несколько статичный Савинко любил удить рыбу: А Улеб немного ухаживал за Миленой — незатейливо и по-детски; сводная сестра ему нравилась — дочь несчастной Юдифи поражала воображение мальчика живостью ума и насмешливым взглядом ясных лазоревых глаз; в ней читалась порода Нискиничей, общие черты у Малуши, Добрыни и Владимира — круглое лицо, синие глаза, нос пупырышком... Верхославов сын мог часами сидеть на крыльце и строгать ножичком мягкую осиновую ветку, вырезая из неё разные фигурки: то собаку, то лошадь, то медведя, то зайца...