Бич Божий
Шрифт:
— Ошибаешься, к сожалению. Для него церковь — не святыня. Он и кровь прольёт в Божьем храме, коли пожелает.
— О, пожалуйста, отче, разреши мне немножечко находиться тут! — и она сложила молитвенно руки.
— Отказать я тебе не вправе. Но учти: будет только хуже. — Покачав головой, пастырь запер её внутри.
Бедная гречанка начала молиться, стоя на коленях у изображения Богородицы.
Но случилось так, как Григорий предполагал. Святослав сам к нему явился белый от гнева, в свите гридей-мечников. Рачьи его усы кровожадно топорщились.
—
— Я не прячу, — кротко отозвался Григорий, глядя в пол; борода его мягко скользила по цепи, на которой висел серебряный крест. — Божья раба Анастасия молится в церкви, убоявшись ритуала первой пахоты. Он — противу нашей христианской морали.
— Цыц, елейщик! Будешь рассуждать — вырву твою мерзкую волосню. И ещё на кол посажу. Приведи её сюда — живо!
— Не пойдёт она.
— Сделай, чтоб пошла.
— Обещала руки на себя наложить в случае насилия.
— Врёт, пугает.
— Не путает, княже. Истинно наложит. У неё адский свет в глазах.
— Чушь собачья! В общем, так: или ты её сейчас приведёшь сюда, или я велю церковь подпалить.
У священнослужителя дрожь пошла по телу.
— Не посмеешь, княже, — прошептали его уста.
— Я? Прикажу этим молодцам, а они уж спроворят быстро.
— Матери побойся, Ольги Бардовны. Проклянёт тебя за такое дело.
— Ой, уж много раз она меня проклинала, сбился я со счёта. Мне никто не страшен — ни христианский бог, ни измысленный вами дьявол. Как сказал, так оно и будет. Приведёшь сноху?
— Я попробую пригласить...
Но гречанка не покорилась. Более того: не впустила в церковь даже отца Григория, забаррикадировав двери.
— Значит, будем её выкуривать, — заключил Святослав.
Поп упал в ноги князю, стал просить одуматься, не сквернить Божий храм, не губить невестку, а и тем и другим — собственную душу. Но мольбы были тщетны, Ольгин сын стоял на своём. Гриди натащили соломы, обложили церковь со всех сторон. Запалили факел.
— Предлагаю в последний раз! — крикнул Святослав. — Выходи по-хорошему, Настя.
— Нет! — раздалось в ответ. — Лучше умирать!
Князь махнул подручным. Вспыхнула солома. Зарыдал священник, стоя на коленях, голову склонив и лицом уткнувшись в сомкнутые ладони. Плечи его дрожали.
Церковь занялась моментально. Словно жертвенный гигантский костёр, горела она, хрупкая и стройная, круглой маковкой вознесённая к небесам. Из соседних дворов высыпали люди. Кто-то в трепете, кто-то с явной злостью — все смотрели на огонь заворожённо. А когда почерневший крест, подкосившись, рухнул с высоты, что-то дрогнуло в сердце князя. Он сказал подручным:
— Высадите двери. Может, ещё жива, упрямица...
Те, рискуя оказаться погребёнными под горящими брёвнами, кинулись в пожарище. Скрылись в дыму и пламени. Вынесли гречанку — в тлеющей одежде, с обгоревшими волосами, обожжённую, бездыханную. Положили на землю, стали приводить
Наконец веки Насти со спалёнными ресницами дрогнули и открылись.
— Нет, не померла, — оживился народ.
— Отнесите её в хоромы, — разрешил Святослав. — Пусть в себя приходит. — И сказал, усмехнувшись: — Пересилила, стерва. Отвертелась от праздника...
Купол церкви в это время рухнул — с треском, грохотом, целый столб огня выплеснув наверх. Вся толпа инстинктивно колыхнулась назад. Лишь отец Григорий продолжал стоять в той же позе — сломленный, согбенный.
Разговоров о поджоге в Киеве было множество, обсуждали, спорили, рядили. А наутро, собираясь на праздник первой пахоты, Лют спросил у Меланьи:
— Не боишься, девочка?
— Вот ещё! Эка невидаль, — дёрнула плечами дочка варяга.
Муж расхохотался:
— Ты христианка же, и тебе не пристало заниматься любовью по языческому обряду. Нет?
— Ты мой бог, — отвечала Найдёна. — Я тебе поклоняюсь, больше никому.
Щёки её пылали. Возбуждённая грудь под рубашкой вздымалась.
Восхищенный Мстислав обнял её и поцеловал. Но при этом сказал:
— А гляди: вон Анастасия ни в какую не захотела. Вишь, чего наделала из-за этого своего упрямства!
— Ну и дура, — оценила его жена. — Со своим уставом не ходи в чужой монастырь. Да и княжич — слюнтяй. Бабу не сумел себе подчинить, раззява.
Лют погладил милую:
— Правильно, хвалю.
— А дозволь мне купить рясны золотые — больно мне понравились в мастерской у Братилы! — стала ластиться женщина.
— Любушка моя! Для тебя — ничего не жалко! — согласился он. Праздник прошёл на славу.
Вышгород, лето 969 года
От известия о пожаре в церкви Святой Софии с Ольгой Бардовной сделался удар. Омертвели правая нога и рука, подскочила температура, и язык ворочался еле-еле. Слабая, безвольная, мать-княгиня лежала тихо, только время от времени слёзы капали у неё из глаз. И прислужница утирала их кружевным платочком.
В Вышгород приехал отец Григорий. Рассказал о случившемся, но и обнадёжил: прихожане начали средства собирать, чтобы службу восстановить в старой церкви Ильи-пророка на Подоле, а купец Иоанн отвалил сто золотников (на такую сумму можно было купить пять заморских невольников).
— Службу восстановите... — через силу произнесла княгиня. — А вот кто мне сына сделает заново?.. Грешника, антихриста... Дума эта убивает меня...
— Не кручинься, матушка, — успокоил её святой отец. — Во грехе пребывает по неведенью своему. Человек он не злой, отходчивый. Накричит, даже поколотит, а потом жалеет, что побуянил. Сказывали, что и Настеньку навестил он в одрине, спрашивал о её здоровье, подарил золотые колты. Бог даст, придёт ещё в лоно церкви. Сына не проклинай. Иисусом Христом завещано: зло на ближнего совестно держать.