Бич Божий
Шрифт:
Это письмо и известие взволновали девочку. Как-то, укладываясь спать, наречённая князя стала спрашивать у Торгерды:
— Мамочка, скажи, правда, я — уродина?
Та была немало удивлена выражением дочери. Села рядом, провела ладонью по её волосам — светлым и курчавым.
— Да с чего ты взяла, родная?
— Бледная, больная... Вдруг Владимир расхочет на мне жениться?
— Не переживай. Ты — прекраснее всех на свете, как богиня Фрейя, с золотыми кудрями, заставляющая людей любить и растить детей... Ну, чуть-чуть ещё не здорова — оттого что всеми правдами и неправдами избегаешь
— Что ж, пожалуй, — вздохнула Малфрида. — Думать о таких мелочах — недостойно дочери норвежского конунга!
Тем не менее, увидев на Волхове паруса, девочка занервничала. И, позвав служанок, стала одеваться в лучшее своё платье — розового бархата, расшитое жемчугом. К платью ей надели розовый берет и такие же туфельки из китайского шёлка. И немного подрумянили щёки, чтобы бледность не была такой явственной. В целом же Малфрида себе понравилась; но коленки по-прежнему дрожали, да и кончики пальцев похолодели.
Мать вошла и сказала:
— Хороша принцесса! Выше нос. Гости ждут в зале для пиров.
— Мамочка, какой он? — робко произнесла юная невеста.
— Ты сама увидишь. Не волнуйся: симпатичный, курносый — настоящий русич...
Сердце билось у неё в ушах. Узкое и плотное платье сковывало движения. Девочке казалось, что она сейчас упадёт и не сможет встать. Но сознание ей не изменяло, и Малфрида шла — рядом с матерью, по закрытым галереям и лестницам.
Зал! Ах, какой высокий потолок! Разноцветные витражи на окнах! Длинный стол, заставленный яствами... Гости — в красивых платьях, шитых золотом, драгоценными камнями... Во главе — отец: смотрит на неё добрыми глазами, радостно кивает, приглашает сесть...
Вот и Владимир... Круглолицый подросток лет тринадцати; тёмно-русые волосы подстрижены под горшок; нос немного вздёрнут — круглый, точно райское яблочко, в пятнышках-веснушках; синие глаза смотрят с любопытством...
— Здравия желаю, сударыня. Как твоё здоровье? Мне сказали, что ты хворала? — голос у него слегка петушиный — слышно, что ломается.
— Здравствуй... Благодарю... Хвори все прошли...
— Очень рад...
За столом оказалась напротив Добрыни — русского красавца с богатырской шеей; портил его, пожалуй, только невысокий рост, но широкий лоб, курчавые волосы, синие глаза (одинаковые с племянником), сочные вишнёвые губы — привлекали женское внимание. Ровный ряд зубов делал его улыбку чистой и приветливой.
— Мы пробудем у вас недолго, — говорил посадник, — дня четыре, не больше. Положение в городе нынче непростое. Угоняй и Боташа снова мутят воду. Не хотят подчиняться Киеву.
— Каждый есть страна одинаков, — отвечал конунг на нетвёрдом русском. — Наш Норвегии тоже очень трудно. Хокон Добрый, прошлый наш король, что мне доводился сводный брат, принимал христианство в Англия и потом хотеть окрестить Норвегии. Но могучий бонд сказал: «Нет! Мы хотеть, словно предки, боги Один и Тор. Если ты насильно крестить, мы тебя убить». И Хокон тогда отступать...
— Вы не думаете
— Очень думаю! После гибель в война Хокон Добрый — я наследник престол, так как есть из династии Инглинг. Но не мочь оставлять Торгерд и больной Малфрид, а теперь в Норвегии править ярл Хокон Сигурдарссон из Хладир, он не отдаваст престол без борьба...
— Если победят Угоняй и Боташа, нам придётся тоже бежать отсюда. Возвратимся в Овруч, на мою родную Древлянскую землю. Но предвижу недовольство князя Олега...
— Я помочь вам дружинник. Мы копить понемногу сил: Сигурд, по прозвищ Свинья, заключил союз с конунг Рагнфред для борьба против ярл. Часть дружинник можно взять сюда. Он помочь против Угоняй.
— Было бы прекрасно. Мы ещё вернёмся к этому вопросу...
Дни пребывания Владимира в Старой Ладоге выдались хорошие: ярко светило солнце, не было дождей, и зелёные лужайки под городом празднично желтели мириадами одуванчиков, не успевших ещё превратиться в пух. Наречённые гуляли в лесу под присмотром мамок и нянек. Девочка освоилась, чувствовала себя намного бодрее, собирала цветы и плела венки, как её учили русские служанки. А один из них, самый красивый, водрузила на голову жениха.
— Очень, Владимир, тебе идёт, — сообщила Малфрида князю. — Ты похож в нём на норвежского Бальдра — бога весны и света.
— Называй меня по-домашнему — Воля.
— Хорошо. А меня по-домашнему — Фридхен.
— По-норвежски — да. А по-нашему можно просто Малуша. Как мою покойную маменьку.
Дочка Олафа засмеялась:
— Пусть Малуша. Мне нравится. В этом есть что-то очень русское.
Как-то, катаясь на лодке по Ладожскому озеру, князь печально сказал Малфриде:
— Завтра последний день. Дядя боится оставлять Новгород надолго. Упроси отца, пусть отпустит тебя на лето в нашу Ракому. Если хочешь, приезжай с матушкой Торгердой. Места там достаточно. Мы бы весело проводили время. Я хочу быть не просто женихом, но ещё и другом. Чтобы ты доверяла мне все свои секреты.
— Я попробую тятю уговорить.
— Вот увидишь, будет очень здорово!
Олаф и Добрыня расставались ко взаимному удовольствию: встреча укрепила союз, и посадник заручился поддержкой варяга; Трюгвассон обещал прислать несколько отрядов по пятьсот человек; а Нискинич дал норвежскому конунгу слово, что когда тот отправится отвоёвывать место короля, с ним поедут и русские дружины. Оба радовались добрым отношениям мальчика и девочки. Олаф разрешил побывать ей с матерью в Ракоме.
Провожали новгородцев всем семейством. Кланялись друг другу, говорили тёплые напутственные слова.
— Скоро встретимся, — неуклюже чмокнул свою невесту юный князь.
Та, пунцовая от смущения, протянула ему медальон на серебряной цепочке. И произнесла:
— Будет грустно — вспомни обо мне. Здесь написано по-норвежски: «Свят, Свят, Свят, Господь Саваоф, небеса полны славы Твоей». И ещё я туда положила прядь моих волос. По обычаю наших бабушек, провожавших викингов в дальние края.
Он взглянул на девочку с восхищением:
— Ты такая умная!
— Я стараюсь. Чтобы ты не думал обо мне плохо.